Читать книгу "Титаны и тираны. Иван IV Грозный. Сталин - Эдвард Радзинский"

Шуленбург отвечал невразумительно, он был явно подавлен.

Молотов, конечно же, все понял. И думаю, испугался: не дай Бог, если выйдет, что он понял, когда Вождь не понял…

И Молотов предпочел не понять растерянность Шуленбурга.

Политбюро заседало весь день. В полночь после заседания черные машины повезли Хозяина и ближайших его соратников на Ближнюю дачу. Он старался отвлечься…

Молотов: «21 июня были на даче у Сталина часов до 12. Может быть, даже кино смотрели».

Но с весельем не выходило. И он предложил Молотову отправить шифрограмму послу в Берлине — пусть поставит перед Риббентропом те же вопросы, которые задавали Шуленбургу.

Молотов поехал в наркомат. В 00.40 (уже 22 июня) в Берлин пошла шифрограмма.

В 3.30 немецкие самолеты сбросили бомбы на Белоруссию. В 4.00 немцы уже бомбили Киев и Севастополь.

В это время Хозяин мирно спал на Ближней даче.

Из воспоминаний Г. Жукова: «Нарком велел мне звонить Сталину.

Заспанный голос дежурного:

— Кто говорит?

— Начальник штаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.

— Что? Сейчас? Товарищ Сталин спит.

— Будите немедленно, немцы бомбят наши города». Минуты через три Сталин подошел. Жуков доложил обстановку.

В ответ — молчание.

— Вы меня поняли? — переспросил Жуков. Снова молчание. И наконец:

— Где нарком? Приезжайте с ним в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы вызвал все Политбюро.

В ночь на 22 июня началась война.

Шел третий день после вскрытия гробницы Тимура.

Глава 21. Первые дни войны

Двадцать второго июня,

Ровно в четыре часа,

Киев бомбили,

Нам объявили,

Что началася война…

Из советской песни

Свидетель

Еще горели фонари, когда машина Хозяина въехала в Кремль. Немцы напали — в воскресенье, на умеющую отдыхать страну. Сколько хмельных голов отсыпалось после вчерашних веселий! Так что он, конечно же, со страхом ждал известий об уроне.

Он приехал в Кремль первым. И вскоре, разбуженные Поскребышевым, входили в его кабинет члены Политбюро.

Я просматриваю Журнал регистрации лиц, принятых Сталиным в тот страшный день, точнее, рассветное теплое утро. 22 июня — Молотов, потом Берия, Тимошенко, Мехлис, Жуков, Маленков, Микоян, Каганович…

Но среди пришедших в кабинет был человек, не указанный в Журнале, ибо он не был посетителем.

Я. Чадаев был управляющим делами Совнаркома. Хозяин поручил ему вести краткие записи всех заседаний Правительства и Политбюро, проходивших в его кабинете.

Как упомянет несколько раз Чадаев в своих воспоминаниях, он «был единственным, кому Сталин разрешил записывать». Поэтому его рукопись о драматическом начале войны, написанная уже после смерти Хозяина, представляет огромный интерес.

После кончины самого Чадаева рукопись оказалась в секретном фонде Архива Октябрьской революции. Там, уже в период Перестройки, мне удалось прочесть эти неопубликованные воспоминания, названные автором «В грозное время».

В первые дни войны, согласно стойкой легенде, Сталин, потрясенный гитлеровским нападением, совершенно растерялся, впал в прострацию, а затем попросту уехал из Кремля на Ближнюю дачу, где продолжал пребывать в совершенном бездействии. Я знал его биографию (уроки, полученные в Гражданской войне, когда большевики, потерявшие три четверти территории, смогли победить), и все это показалось мне очень странным.

Но, прочтя чадаевские воспоминания, я смог понять поведение Сталина…

Чадаев: «На рассвете у Сталина были собраны члены Политбюро плюс Тимошенко и Жуков. Докладывал Тимошенко: «Нападение немцев следует считать свершившимся фактом, противник разбомбил основные аэродромы, порты, крупные железнодорожные узлы связи…» Затем Сталин начал говорить, говорил медленно, подыскивая слова, иногда голос прерывала спазма. Когда он закончил, молчали все и молчал он. Наконец он подошел к Молотову: «Надо еще раз связаться с Берлином и позвонить в посольство».

Он еще цепляется за надежду: а может, все-таки провокация?

«Молотов из кабинета позвонил в наркомат иностранных дел, все ждали, он сказал кому-то, чуть заикаясь: «Пусть едет». И пояснил: «Шуленбург хочет меня видеть». Сталин сказал коротко: «Иди».

Первый заместитель начальника Генерального штаба Ватутин отлучился из кабинета на несколько минут, чтобы получить новые данные, вернулся и объявил: «Немецкие войска быстро движутся вглубь страны, не встречая сильного сопротивления».

Молотов ушел в свой кабинет в Кремле с видом на колокольню Ивана Великого. Туда и приехал к нему посол Шуленбург.

Чадаев: «После беседы с Шуленбургом Молотов вернулся в кабинет и сказал: «Германское правительство объявило нам войну». Это вызвало замешательство среди членов Политбюро».

Да, они верили Хозяину и по-прежнему надеялись: это всего лишь провокация — проверка сил. Разговор с послом все утрясет.

«Сталин произнес спокойно: «Противник будет бит по всему фронту». И обратился к военачальникам: «Что вы предлагаете?»

Жуков: «Дать указания пограничным войскам ударить по всему фронту и задержать зарвавшегося противника».

Тимошенко: «Не задержать, а уничтожить».

Было решено: «Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили границу. До особого распоряжения границу не переходить. Авиации нанести бомбовый удар по войскам и по территории, занятой противником…»

В этот первый день войны все были настроены довольно оптимистически, верили, что это лишь кратковременная авантюра с близким провалом».

Думаю, Чадаев не прав: и Тимошенко, и члены Политбюро просто подыгрывали Хозяину, не смели сказать иное — ведь потом не простит, запомнит, разделается с ними. И Хозяин тоже играет в оптимизм, но он, конечно, уже понял — произошла катастрофа. У Гитлера все преимущества напавшего первым. Но каковы размеры катастрофы?

Чадаев: «Я мельком видел Сталина в коридоре… Вид у него был усталый, утомленный. Его рябое лицо осунулось. В первой половине дня Политбюро утвердило обращение к советскому народу. В 12 часов его зачитал Молотов».

Он выставил Молотова вперед: он подписывал пакт — пускай и расхлебывает. А пока они вместе составляют обращение к народу — два партийных журналиста, когда-то редактировавших «Правду».

Молотов: «Сталин не хотел выступать первым, хотел понять картину, тон и какой нужен подход».

В полдень страна услышала обращение правительства. Во многих городах его уже слушали под грохот рвавшихся бомб. Молотов был явно растерян — говорил трудно, чуть заикался и закончил свою речь написанными Сталиным словами: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами».