Читать книгу "Гражданская война в Испании 1936-1939 - Бивор Энтони"

Ни один из них не симпатизировал левой, тем более революционной природе Испании, и первоначально они бы, конечно, предпочли быстрый успех националистов, а не то, в чем видели медленное сползание в ужасы большевизма. Но их главная озабоченность была иной. Они не желали ни того ни другого: ни контроля над Испанией нацистской Германии или фашистской Италии, основного соперника Британии в Средиземном море, ни ее ухода под советское влияние. Прежде всего их страшило превращение испанского пожара в новое Сараево, постепенное вовлечение в конфликт разных сил, грозящее новой европейской войной. Тем не менее британский Форин Офис грубо ошибся, предпочтя для своей страны тяжкую роль мирового полицейского и тайно готовясь пожертвовать испанским народом, как пожертвовал в 1938 году чехами.

Надо также иметь в виду результаты политики невмешательства, не позволявшей республике открыто приобретать оружие. Больше всего республиканцы нуждались в самолетах, танках и автоматическом оружии. Французское оружие было чаще всего низкого качества, доступные британские самолеты – устаревшими. Вероятно, единственной страной, способной удовлетворить их потребности, были, помимо Советского Союза, Соединенные Штаты. Возможно, президент Рузвельт и госсекретарь Корделл Халл учитывали соглашение о невмешательстве, но главную роль в блокировании поставок оружия республике сыграло католическое лобби в конгрессе. Получается, что, если не считать эпизодических поставок самолетов, мексиканских винтовок и патронов и купленного в частном порядке чехословацкого автоматического оружия, у республики и без Комитета по невмешательству не было вариантов поставки вооружения, кроме Советского Союза. Тем не менее решение отправить Сталину золотой запас республики было одним из самых неоднозначных за всю войну.

Архиепископ Бургоса, оправдывавший ужасы войны тем, что чем короче конфликт, тем меньше в нем совершится жестокостей, был совершенно неправ и с точки зрения морали, и логически. Ни ту ни другую сторону нельзя было принудить к покорности устрашением. Поляризация политических взглядов означала страх обеих сторон, что на кону стоит все, во что они верят, даже само их существование. Это превращало страх в отчаянную храбрость. Конец войне сулил разве что решительный проигрыш в живой силе, оружии и боеприпасах одной стороны, из которого вытекал бы неминуемый разгром. Это и произошло с республикой после катастрофического поражения на Эбро.

Единственным побуждением продолжать борьбу могла бы быть надежда на лучшие условия сдачи, но рассчитывать на снисхождение Франко было бессмысленно. Негрин потерпел полную неудачу со своими тринадцатью пунктами, надежда на малейшую перемену в позиции Франко отсутствовала; наоборот, чем ближе становилась его победа, тем непримиримее он становился. Решение продолжать борьбу означало бы только новые бессмысленные смерти. Позднее один из бойцов Интербригад писал: «Хорошо было левым в Европе и в Америке бить себя в грудь и требовать, чтобы простой люд Испании дрался до последнего человека, но, когда стало ясно, что войну не выиграть, осталось только ее прекратить»[1070]. Невозможно сказать, утолила бы более ранняя сдача жажду мести победителей, но скорее это сомнительно. Уверенным можно быть только в одном: так можно было бы сберечь десятки тысяч жизней, потерянных в безнадежной битве за Каталонию.

На тему мести франкистов мало что можно добавить. Это явление часто оправдывали приговорами «за военный мятеж» – переворачивание вверх дном юридической логики, говорящее само за себя. В последние годы испанские историки собрали массу фактов, уже не позволяющих усомниться в размахе и в жестокости репрессий. Остаются вопросы только о состоянии умов людей, руками которых орудовал тот режим. Но строить догадки о душевном состоянии палачей – неважно, нацистских, советских или националистских – значит рискнуть примерить на себя сомнительную мантию дистанционного психиатра.

Репрессии распространялись на все население, порождая страшную клаустрофобию, хуже которой была только суровость жизненных условий, навязанных режимом. В последние годы одной из тем напряженных споров служит та степень, в которой политика Франко – опора на собственные силы и централизованное управление финансами – заложила основы последующей экономической трансформации Испании. Аргументы в оправдание экономической политики, проводившейся при Франко, привести трудно, поскольку из нее вытекал мертвящий государственный контроль, не зря сравниваемый некоторыми с положением в странах – сателлитах СССР в годы холодной войны. Коррупцию и расточительство в Испании Франко можно сравнить разве что с Румынией Чаушеску. Частичная экономическая либерализация 1960-х годов произошла во многом случайно, не вследствие сознательной политики, а под влиянием извне.

Напрашивается, однако, вопрос, каким был бы результат победы республиканцев. Если бы Народная армия добилась победы, скажем, в 1937 или 1938 году, то какой тип власти установился бы – леволиберальный, как в начале 1936 года, или твердый коммунистический? Стремительный коллапс республиканского правления весной – летом 1936 года и вспышка гражданской войны, вызвавшая революционный всплеск, имели существенные отличия от хаоса, последовавшего за Первой мировой войной. Существовало тем не менее и сходство с русской революцией: оба раза коммунисты были твердо намерены сразу после победы в войне с правыми уничтожить своих левых союзников. В сентябре 1936 года, вскоре после прибытия в Испанию, генерал Владимир Горев докладывал в Москву: «После победы над белыми совершенно неизбежна борьба с анархистами. Эта борьба будет очень жесткой»[1071].

Представитель Коминтерна Андре Марти говорил 10 октября: «После победы мы с ними (анархистами) поквитаемся, тем более что к тому времени будем иметь сильную армию»[1072]. 10 декабря «Правда» писала, что «чистка троцкистских и анархо-синдикалистских элементов будет проведена так же энергично, как в СССР». Как следовало из многочисленных докладов в Москву, стратегия Народного фронта была всего лишь «временной». Представители Коминтерна в Испании определенно стремились к коммунистической гегемонии в стране – и, хотя это расходилось с генеральной стратегией Сталина, показательно, что в переписке Москвы и Испании со стороны Димитрова нет даже следа недовольства или предостережений.

По самой сути своей идеологии сталинисты не были готовы долго делить с кем-либо власть. В Испании против этого действовал единственный фактор – интересы Советского Союза на мировой арене. Сталин уже демонстрировал готовность пожертвовать иностранной коммунистической партией, если этого требовали интересы «социалистической родины». Советскую политику в Испании определяли в основном события в Центральной Европе. Умиротворение британцами в 1938 году Гитлера в связи с его притязаниями к Чехословакии побудило Сталина принять новый курс, несмотря на то что этот курс приводил его в конечном итоге к альянсу с Гитлером. Годы сразу после войны были бы страшными независимо от стоящего у власти режима. Полноценное демократическое правительство получило бы, вероятно, в 1948 году помощь США по «плану Маршалла». При достаточно свободной экономике к 1950 году почти наверняка началось бы восстановление, как во всей Западной Европе. При авторитарной же левой, скорее всего, откровенно коммунистической власти Испания пребывала бы в таком же положении, как народные республики Центральной Европы и Балкан, до самого 1989 года.