Читать книгу "Перс - Александр Иличевский"

Он возвращается к жене и сыну. Пожитки уже собраны, мальчик снова развернул веревочку, снова взлетает юла. Две желтые пластиковые чашечки, скрепленные донцами, падают на параболу бечевки. Мальчик нянчит юлу, баюкает на лету, скрещивает руки, перепрыгивает. Юла вертится и пляшет.

В путь они отправятся через четверть часа. Скоро из-за горизонта надвинутся пучеглазые стрекозы со слюдяными ореолами. С них десантируются, забегают повсюду искатели праха.

А пока он ложится навзничь на плоский камень. Скопленное им тепло наполняет позвоночник.

Он видит небо, еще пыльное, взбаламученное взрывом. Солнце ерзает в рассеивающихся клубах.

Он вспомнил, как зимой к нему приходил связной от Акрам-хана. Как сидел с ним у костра. Ветер выл, зашвыривал дым обратно в пещеру. Всю зиму через позвоночник тек лед. Тогда он раздумывал что-то передать, но не сказал ни слова. Только слушал.

И наконец махнул рукой.

Связной уперся лбом в камень, попятился в темень.

Он потянул из-под кошмы автомат, одиночным хватил связного в затылок.

Перевернул. Костер расцветился от порыва ветра, румянец окрасил белки глаз. Парень улыбался от страха.

Он сорвал с его шеи шнурок, вынул из кожаного футлярчика свернутый листок со священными письменами, поцеловал и спрятал. Утром завалил тело камнями.

Сейчас он понял, почему ничего тогда не передал связному. Между ним и людьми теперь нет связи. Его смерть уже не подорвет борьбу. Теперь он не столько заслуженный, сколько случайный символ ненависти. Впрочем, любой символ случаен.

Значит, не нужен и связной.

Растение без корней. Как его выкорчевать?

Жизнь уже четыре года не отличается от кочевой жизни его предков. Он отказался от передвижений на джипах. Теперь в любой джип, поставляемый в регион, запрятан спутниковый маячок, которого не сыскать. Он также отказался от охраны. Теперь его цель — изолироваться от мира. Слиться с пустыней. И ему это удалось. Теперь он непобедим, как пустыня. Разве можно завоевать, разбомбить пустыню?

Дни в пещерах не отличались от ночей, время завалило его сумраком, как песок оставленные жилища. Он устал уже думать: что Аллах хочет от него? А что хотел Он от того еврея? Он уже догадался: различие в том, что еврей не знал, а он знает. И в знании этом состоит его ошибка.

Пустыня есть место, где жизнь не является обычным делом. Пустыня более нацелена на уничтожение живого, чем на его рождение.

Что есть пыль, песок и камни? Что они есть еще, кроме как продукт эрозии? Чему еще они предназначены, кроме того, чтобы уничтожить органику?

Пустыня — ад не только потому, что в ней и смертно холодно, и смертно жарко. В ней некуда деться от себя. Геометрия пустыни — точка. Движение в ней не изменяет ничего вокруг, оставляя тебя среди тех же песков и камней, под тем же небом, в той же точке существования. Выжив в пустыне, всегда оставляешь в ней себя. Нет более неприступной — с обеих сторон — темницы, чем собственное «я».

Первые боевые лагеря Принца кочевали под видом лагерей соколиной охоты. Каждое утро сокольничие поднимали в воздух на облет всех соколов, уверенные в том, что спутниковые системы слежения отмечают этот массовый вылет охотников.

Разведчики Принца в новейшие времена всегда шли вместе с соколами, которых запускали вместе с камерами слежения, таким образом увеличивая обзор на десятки километров.

3

Вскоре после разгрома Ширвана в степи стало происходить что-то странное. Я стал слышать нефть, она выла и рычала далеко-далеко, приближаясь с каждым днем, и порой не давала заснуть. Нефть начала хлестать под Ширван. Хашем вдруг прибыл с известием, что у берега появилось большое нефтяное пятно. Оказалось, на мели прорвался грязевой вулканчик, принесший с собой нефть. Другой раз я видел семейство джейранов, по колено измазанных в нефти, в таких черных чулочках они промчались невдалеке.

Хашем стал встречать птиц и змей, выкупанных в нефти, еле живых.

Зимой я еще раз съездил на Артем. Уже возвращался из поселка, как вдруг пошел снег. Никогда, никогда я не видел здесь снега… Застывшие и кивающие качалки, земля, мгновенно побелевшая, стала нарядной, море почернело от протянувшейся снежной тучи. И тут я понял: саван опал. Сейчас состоялись наконец похороны детства. Снег сухой ложится в черное зеркало нефти.

Промозглый, ветреный, бесконечный январь. Джейраны гибнут, сбиваются к кордонам. Замерзшие трупики молодых джейранов остаются в степи сидячими статуэтками. Их ледяные глаза звенят под лезвием ножа.

Мы беспомощны. Но мы снова вместе. Мечемся, пытаемся согнать антилоп в одну кучу, в которой бы они грелись. Просим крестьян пригнать в Ширван овец, запустить их к джейранам, чтобы те согрелись их толстыми шкурами. Беда с джейранами остановила мои сборы в обратный путь.

Наконец наступает март. Мы выдыхаем.

4

В апреле поправившийся Хашем обнаруживает в Ширване следы, которые не может ни понять, ни опознать. Но все становится на свои места, когда он видит над степью сокола. Белого сокола. Птица зашла над кордоном и, дав несколько кругов, скользнула в сторону моря.

Разведка показала: Принц в Ширван прибыл на быстроходном катере. Лагерь его был обустроен на самом берегу, близ той оливковой рощицы, где Апшеронский полк справлял свой день рождения.

Хашем замкнулся. Он ушел в Ширван и не возвращался три, уже четыре дня. Я нашел его: он медитировал близ Иерихона.

Хашем сидел перед заходящим солнцем.

Степь пробуждалась цветением, гремели птицы.

Завидев сокола, мы подбирались ползком. Часа через два выбрали удобное место в распадке. Теперь я смог разглядеть в бинокль лагерь арабов, расположившихся на самом берегу у причаленного катера. Хашем присвистнул. Скоро я понял, что он имеет в виду. Один рослый араб в куфие показался мне знакомым. Но я не верил своим глазам.

— Это Принц? — спросил я Хашема.

— Не уверен.

— Это Принц! Он сделал пластическую операцию, но все равно узнать можно.

— Если ты о внешности, то это определенно не Принц, — сказал Хашем, отдавая бинокль. — Ростом не вышел.

— Так он же усох! Жизнь в изгнании не сахар. И он просто сутулится.

— Он это или нет, могут сказать только его поступки. И его сокол. Если я узнаю сокола, то это другое дело.

Сокол в это время парил высоко-высоко против солнца, и ничего, кроме раскинутого силуэта, охваченного протуберанцем, разглядеть было нельзя.

Сокольничий снес из катера еще одного сокола, безголового, в красном клобуке.

Принц (если только это был он) очень постарел, из рослого красавца превратился в старца с жидкой бородой. Но когда сокольничий поднес к нему сокола, он выпрямился, опираясь на посох, и улыбка озарила его скорбное лицо. Принц отвел руку в краге и отказался принимать на нее сокола. Сокольничий сам снял с птицы клобук, и я присвистнул. Крупный светлоперый балобан заозирался, заморгал от яркого света.