Читать книгу "Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов"

VI

Иногда Пушкин допускал и ошибки. Так, например, Курбский в сцене «Краков. Дом Вишневецкого», представляясь Самозванцу, говорит:

«Мой отец//В Волыни провел остаток жизни,//В поместиях, дарованных ему Баторием…»

Князь Курбский получие в дар Ковель и другие поместья от Сигизмунда-Августа. Стефан Баторий был избран польским королем лишь в 1576 году, когда пик деятельности князя Андрея Курбского уже миновал.

С особой симпатией Пушкин изобразил не только Гаврилу Пушкина, но и Петра Федоровича Басманова — изменника из изменников. Если бы не Басманов, не видать Самозванцу Москвы. Пора нам задуматься над личностью сына и внука опричников Басмановых, который мог бы стать славой России. Быть может, он видел славу России в чем-то ином? Но в чем? Пока ответа нет. И боюсь, не скоро появится при нашем оценочном подходе к историческим персонажам.

VII

Роль Басманова в похождениях второго Лжедмитрия сыграл князь Григорий Петрович Шаховской. Не было бы Шаховского, возможно, Смута приняла бы иные формы. Князь Шаховской остался за пределами пушкинского «Бориса Годунова», хотя он являлся одним из самых рьяных сторонников Лжедмитрия I. Но Пушкин не желал использовать фамилию князя Александра Александровича Шаховского, чей предок находился в окружении Самозванца, не желая уподобляться Фаддею Булгарину, который на манипулировании фамилией Пушкина в своем романе «Димитрий Самозванец» нажил целое политическое состояние. Исторические интересы Пушкина носили ярко выраженные нравственные черты. То же мы можем заметить и о Николаев Михайловиче Карамзине, который, описывая трагедию Годуновых, подчеркивает добродетельность царицы Марии как жены и матери, хотя она и являлась любимой дочерью палача, а в порыве гнева угрожала Марии Нагой выжечь глаза, и Годунову пришлось защищать инокиню.

VIII

Вот как описывает похороны Годуновых Карамзин: царь Василий Шуйский велел «пышно и великолепно перенести тела Бориса, Марии, юного Феодора из бедной обители Святого Варсонофия в знаменитую лавру Сергиеву. Торжественно огласив убиение и святость Димитрия, Шуйский не смел приближить к его мощам гроб убийцы и снова поставить между царскими памятниками; но хотел сим действием уважить законного монарха в Годунове, будучи также монархом избранным; хотел возбудить жалость, если не к Борису виновному, то к Марии и Феодору невинным, чтобы произвести живейшее омерзение к их гнусным умертвителям, сообщникам Шаховского, жадным к новому цареубийству. В присутствии бесчисленного множества людей, всего духовенства, двора и синклита открыли могилы; двадцать иноков взяли раку Борисову на плечи свои (ибо сей царь скончался иноком); Феодорову и Мариину несли знатные сановники, провождаемые святителями и боярами. Позади ехала, в закрытых санях, несчастная Ксения и громко вопила о гибели своего дома, жалуясь Богу и России на изверга Самозванца».

Дом этот, напомню, состоял из двух ветвей в равной степени — годуновской и скуратовской. Скуратовская ветвь не просто прибилась к царской, а стала ею изначально, ибо народ, избрав на трон Бориса, вместе с ним короновал и супругу, Марию Григорьевну Скуратову-Бельскую-Годунову. И после смерти Малюта сумел добиться своего — он не просто породнился с царствующим домом, но и сделал дочь государыней великой страны.

«Зрители плакали, вспоминая счастливые дни ее семейства, — продолжает Карамзин, не вдаваясь в генеалогию правящей династии, — счастливые и для России в первые два года Борисова царствования».

Никто в те времена не утверждал, что дочь Малюты дурно влияет на нового государя. Наоборот, все восхищались недолгими месяцами правления и превозносили до небес царицу Марию и ее детей — внуков знаменитого вельможи и Иоаннова опричника.

«Многие об нем тужили, встревоженные настоящим и страшася будущего, — заключает историк о начальных годах годуновского владычества. — В лавре, вне церкви Успения, с благоговением погребли отца, мать и сына; оставили место и для дочери, которая жила еще шестнадцать горестных лет в девичьем монастыре Владимирском, не имея никаких утешений, кроме небесных».

На Ксении прервался окончательно Малютин род, рухнули все его семейные надежды, опустела даль, преждевременная смерть поглотила не только главу опричнины, но и зеленые ростки, увядшие до срока.

IX

Теперь осталось вкратце рассказать о второй дочери Малюты — Катерине, супруге князя Дмитрия Шуйского, брата царя Василия IV. Она пережила старшую сестру на несколько лет и была свидетельницей ужасных событий, происшедших в Смутное время. Именно ее — единственную из потомков Малюты — современники обвинили в уголовном преступлении, и с бременем этой вины — вины недоказанной — она ушла в лучший мир.

X

Смутное время — очень сложная по своим историческим силовым линиям эпоха. Она была насыщена массой событий, включала в себя неисчислимое количество конфликтов и продемонстрировала небывалую гамму человеческих достоинств и пороков. Несмотря на такое многообразие и многослойность, Смутное время, впрочем, как и всякое другое, обладало одним ядром, одной сердцевиной, которые и определяли характер эпохи. Это ядро можно назвать одним словом — измена.

Да, главное в Смуте — измена. Она достигла своей высшей точки. Никогда в России не было столько изменников, как в период после кончины Бориса Годунова и воцарения новой династии Романовых. Такому явлению есть точное и неоспоримое объяснение. Вмешательство чужеземцев, проникших во все поры власти и общества, подпитывало эту измену, не позволяя ее пресечь и с ней покончить. Только окончательная победа над Польшей и Литвой позволила изгнать измену, обман и ложь в тех невероятных размерах, в каких они существовали, из гражданской жизни. Измена перестала быть инструментом выживания и стала позором для тех, кто к ней прибегал. Стыд поборол бесстыдство. Духовные ценности заняли подобающее положение. Белое осталось белым, а черное — черным. Относительность подобного состояния совершенно очевидна, но так же несомненно, что при новом царе Михаиле Федоровиче произошло оздоровление общества и государственного устройства в целом. Раны, нанесенные чужеземным нашествием, постепенно затянулись.

Конечно, нас удивляет, что один из героев борьбы с поляками князь Михайла Скопин-Шуйский служил меченосцем у расстриги. Конечно, нас удивляет, что сам князь Дмитрий Пожарский был у него стольником. Конечно, все эти и другие противоречия требуют объяснения, и они легко, кстати, объяснимы. Но вот что поражает: со смертью расстриги — Лжедмитрия I — часть людей опустилась еще ниже в пучину позора, а другая часть в то же время обрела наконец твердый взгляд на происходящие события и стала на путь защиты Отечества и борьбы с захватчиками. Стоит заметить, что документы того периода, выпущенные русской властью или людьми, которые представляли власть, правда не в полной мере, безусловно свидетельствуют о правильном понимании национальных задач, бесстрашии и неподкупности большинства населения страны.

XI

Судьба Катерины Скуратовой-Бельской была теснейшим образом связана с судьбой царя Василия IV и всей фамилии Шуйских. Дело осложнялось не только тем, что недоброхоты пытались возбудить подозрения царя Василия, намекая ему, что любимый московским народом племянник князь Скопин-Шуйский тайно желает похитить у него трон, хотя молодой воевода не раз это открыто отрицал. Между ним и князем Дмитрием Шуйским, терпевшим поражения от поляков на поле брани, действительно существовало соперничество. Исход каждого — даже мелкого — сражения ценился на вес золота. Но князь Михайла болел сердцем за Россию, а чета Шуйских дрожала лишь за собственное благополучие.