Читать книгу "Кровь, слезы и лавры. Исторические миниатюры - Валентин Пикуль"

– Теперь не убежишь, – смеялся муж, – сразу пымают. Я бы ишо писарю подсказал, чтобы родинку на брюхе твоем отметил.

– И не стыдно тебе, охальник? Уже и родинку разглядел, да где? Стыдно сказать… тьфу!

И пошел полк в поход, а с полком пошел и Коренной.

От Бородина всего лишь 108 верст до Москвы, и в канун решающей битвы русская армия прониклась торжественно-молитвенным настроением. Французы, избалованные победами, ждали сражения, словно праздника, шумно веселясь на своих бивуаках, а русские в суровом молчании готовились к битве – как к искупительной жертве во славу Отечества, столь им любезного.

Известно, что сказал Наполеон, объезжая войска, своей гвардии: “Русские рассчитывают на Бога, а я надеюсь на вас…”

Вечером в канун битвы русские воины, как водится, получали водку, но большинство пить отказалось:

– Не такой завтрева день, чтобы его похмельем поганить… На святое дело идем, так на што нам водка?

На восходе солнца войска уже стояли в боевых порядках, Финляндский полк занял позицию у деревни Семеновской, и в шесть утра началась канонада. Русские обнимались, целуясь:

– С Богом, братцы… кажись, началось!

Тактическая схема Бородинской битвы чрезвычайно сложна, и не мне описывать ее в подробностях. Скажу лишь, что огонь французской артиллерии был настолько убийственным, что даже атаки тяжелых кирасир Наполеона финляндцам казались отдыхом; в такие моменты рев пушек умолкал, а гренадеры, стоя в нерушимом каре, расстреливали летящих на них кирасир, закованных в сверкающие панцири. Семеновский лес, из которого выбивали они французов штыками, стал главным ристалищем, на котором прославили себя финляндские гренадеры. В этой битве все были равны: офицеры сражались как рядовые, а когда офицеров не оставалось, солдаты сами увлекали войска в атаки, действуя как офицеры. Но что более всего поразило в тот день Наполеона, так это именно то, что, потеряв треть своих войск, русские, словно они находились на учебном плацу, тут же смыкали поредевшие ряды, и – как пишут историки – именно в день Бородина “французская армия разбилась об русскую”.

“Дядя” Леонтий Коренной в этот день натрудился, работая штыком и прикладом, и, кажется, оправдал высокое звание гренадера – “храбрейшего в пехоте”.

Под конец дня он даже ног под собою не чуял:

– Устал… Кажись, братцы, отмахались как надо. Отродясь не знал, что такая деревня Семеновская на Руси имеется, да и лес Семеновский еще долго мне будет сниться… Устал!

Наградою ему в этот день был Георгий 4-й степени под номером 16970, – даром тогда “Георгиев” не давали!

Александру Карловичу Жерве, его батальонному командиру, в ту пору исполнилось 28 лет, он, как и солдаты, тоже называл Коренного “дядей”. Зазорного в этом ничего не было, но невольно вспоминается мне лермонтовское: “Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана…”

Однажды на бивуаке, когда Наполеон уже спасался из Москвы, Леонтий Коренной слышал у костра разговор офицеров:

– Бонапартию обмануть нашего брата не удастся – какой дорогой пришел, той же дорогой пусть и убирается ко всем псам…

По этой же дороге его настигали наши войска. В лесу, на покинутом французами бивуаке, Леонтий Коренной впервые в жизни попробовал кофе – из кофейника, что остался кипеть на затухающем костре. Но однажды, когда французов уже донимал голод, он видел и котел, в котором французы варили лошадиную кровь. Наполеона уже никто не боялся, а вскоре прослышали, что он бежал в Париж, постыдно бросив свою армию. Теперь молились французы, а русские веселились. Впереди – перед армией – лежала загадочно-притихшая под гнетом оккупации Европа.

– Ну что, братцы? – говорил своим солдатам Жерве. – Говорят, что Европу спасать надобно. Пошли. Выручим голо­дранцев…

Коренной видел “голодранцев” только в Польше, а как вступили в немецкие земли, тут немало пришлось дивиться, и на форштадтах городов высились приветственные арки с надписями: “РУССКИМ – ОТ НЕМЦЕВ”. Вовсю гремели колокола старинных церквей, местные поэты слагали в честь русской армии возвышенные оды, между солдатских костров похаживали с подносами чистенькие, даже расфранченные немки, торгуя булками, пивом и сосисками.

Леонтий Коренной впервые в жизни спал на двухспальной кровати, и очень долго не мог уснуть – все удивлялся:

– Германия-то – во такая махонькая, а кровати-то у немцев – во какие. Когда возвращусь домой, стану Парашке рассказывать, так ни за што не поверит…

Это верно, что немцы принимали русских как своих освободителей, а в землях Саксонии даже с особенным радушием.

В городах и деревнях немцы уступали русским свои квартиры с мягкой мебелью и зеркалами, столы к обеду накрывались скатертями, перед каждым солдатом, привыкшим хлебать из общей миски, ставились отдельные куверты из серебра. Коренной не жаловал вассер-суп (“Одна трава!” – говорил он), зато возлюбил баранину с черносливом. Немцы поражались аппетиту русских, ибо после сытного обеда гренадеры сразу приканчивали и свой дневной паек, состоящий из молока, сыра и масла. Зато вот картофельная водка у саксонцев была сладкая, и, чтобы не возиться с рюмками, русские разливали ее сразу по стаканам.

– Шли мы на неприятеля, – толковали они, – а угодили в плен к благоприятелям… Спасибо! Мы немцев уж не забудем, но и они, ядрена вошь, нас тоже запомнят…

Наполеон между тем не сидел в Париже без дела, и скоро он собрал новую гигантскую армию: неумолимо и грозно она уже надвигалась на союзные армии русских, пруссаков и австрийцев. Ко времени битвы при Лейпциге русские войска отдохнули, а “дядя” Коренной, попав на Теплицкие лечебные воды, даже простирнул свое исподнее, заодно и сам помылся, но пить лечебные шипучие воды не стал и другим не советовал:

– Не шибает! Да и вкус не тот… Пиво у немцев лучше.

Сражение под Лейпцигом открылось 4 октября 1813 года. Оно вошло в историю как небывалая “битва народов”. Сражались две стороны общим числом в полмиллиона человек, и только здесь, под Лейпцигом, был положен решительный предел военному могуществу зарвавшегося корсиканца. Кстати уж, скажу сразу, что в этой “битве народов” – пожалуй, последний раз! – наша башкирская конница осыпала неприятеля тучами стрел, выпущенных с луков, как во времена Тамерлана или Мамая, отчего Наполеон понес страшные потери в живой силе, ибо французские врачи не умели излечивать жестокие ранения от этого “азиатского” оружия. А в ночь перед битвой что-то зловещее стряслось в небесах, из низко пролетающих облаков вонзались в землю трескучие молнии, сильные вихри валили столетние дубы, сокрушали заборы, с домов рвало крыши, и русские солдаты невольно крестились, припоминая свои молитвы в канун Бородина:

– Не к добру! Видать, завтрева наша компания поредеет…

Трем союзным цезарям выпало в тот день стоять на горе Вахберг, откуда они и озирали грандиозное поле сражения. В полуверсте от них находилась деревня Госса – дома в ней из камня, почти городские, иные в два этажа, а сама деревня была окружена каменной оградою в рост человека.