Читать книгу "Неизвестный Киров - Алла Кирилина"

25 июля 1934 г. я поехала в райотдел к начальнику Малинину, но вместо Малинина был Соколов (за это время, пока я не была, произошла перемена начальства). Меня мой новый начальник принял, выслушал, дал мне задание познакомиться ближе с этими людьми, но ни в какие дела не вмешиваться. Там я познакомилась с гражданином по фамилии Дубинский-Николаев и он же Садиков. По одной фамилии он был Семен Леонидович, а по второй фамилии Леонид Васильевич. С этим человеком я встречалась часто, по просьбе и заданию Соколова я с ним гуляла, от него мне было известно, что в Ленинграде существуют контрреволюционные группы, возглавляемая Котолыновым, вторая Шацким[673]. Николаев меня не раз брал с собой к своим друзьям… к Котолынову и… к Звездочкину[674]. Два раза мы с ним ходили… в немецкое консульство получать деньги. Один раз получили 10 000 руб., второй раз 15 000 руб. Помню случай, когда мы пришли с ним…, там были люди и обсуждали какой-то важный вопрос. Позднее мне Николаев рассказал, что в Ленинграде будет убит Киров, а в Москве Молотов и Ворошилов. Это будет одновременно в один день и один час, чтобы сбить всех с толку. В Ленинграде предстоит Шацкому и ему, а в Москве Смирнову (этого Смирнова я видела, чуть выше среднего роста, с черной бородой).

Я по просьбе Николаева отвозила два письма — одно ст. Вырица к Звездр.[675], второе ст. Подборовье к Маслакову. Эти письма моим начальником Соколовым были скопированы, после чего я их отвезла по назначению. Из Вырицы я привезла письмо работнику Смольного — зам. зав. орготделом Мясникову и письмо и 5000 руб. работнику Смольного Коршунову… Начальник Соколов эти письма также скопировал, а потом я их вручила по назначению. От Николаева мне было известно несколько человек работников Смольного: зав. орготделом Ленсовета Зельцер, его заместитель Мясников, директор авторемонтного завода «АТУЛ» Сосицкий, начальник Ленжилуправления Левин, его бывший заместитель по ЛСПО Лискович (ныне работающий там же), начальник транспортного отдела Власов, Смирнов из Москвы, Ратайчак из Москвы, посол в Англии на букву У., фамилии точно не помню, что она мудреная. Эта группа Котолынова и еще группа Державина диверсионная: Леванов, Смирнов, Голубев, Белоусов, Шувалов, Петухов[676].

В сентябре месяце 1934 г. меня вызвали в главное управление ОГПУ по Ленинградской области… Сотрудник Дрябин задал мне ряд вопросов, которых я не знаю, потом отвел меня к Бальцевичу, начальнику первого отдела особого отдела. Там был следователь Петров. Сначала спросили меня, что знаю ли я, что в Ленинграде существует контрреволюционная группа и предстоит убийство Кирова. Я ответила, что да, но только не знаю день и час. Тогда Бальцевич сел рядом со мной, мне сказал: «Слушай, Волкова, откажись от всего. Скажи, что контрреволюционная группа не существует и убийства не предстоит, тогда тебе все будет, а если не хочешь идти с нами рука об руку, то вплоть до расстрела». Я Бальцевичу ответила, что стрелять вы можете, но я от своих слов не откажусь. Тогда Бальцевич сказал: «Сажай ее, Петров, что ты с ней разговариваешь». И меня посадили в одиночную камеру 36. Там я просидела 5 дней, потом меня вызвал Петров, попросил писать под его диктовку. Под его диктовку я писать отказалась, он мне сказал, что я сижу по служебной записке, а если буду как бык упорствовать, тогда меня переведут на 1 категорию. После этого меня увели вниз, сажали несколько раз в парилку и применяли пытки — каленые иглы под ногти. Потом через несколько дней отпустили, взяв с меня подписку о невыезде из Ленинграда. После того, как я вышла из Дома предварительного заключения, я пошла на пленум райсовета, ибо я была член Совета. После пленума явилась домой. Дома меня ждал Николаев и мы с ним поехали в Лигово в особняк некоего члена ЦК партии Шадручина (так я его знала). Дорогой в машине меня Николаев спросил: что скажи правду, ты на нас заявляла в ОГПУ, его об этом предупредил Запорожец. Я засмеялась, обозвала его сумасшедшим, но он мне сказал, что если это правда, то первая пуля из его нагана будет моя, я сказала — принимаю. Наш разговор на этом закончился. Когда мы приехали в Лигово, то там было несколько человек из Москвы, которых мне Николаев назвал по фамилии: Зиновьев, Каменев, Евдокимов. Там выгружена была подводная лодка с ящиками (груз был доставлен из Германии), ящики прятали в подвал под особняком: в комнате под ковром был люк и туда все опускали. Я оттуда, т. е. из одного ящика, взяла один предмет как вещественное доказательство, привезла своему начальнику Соколову (это оказалась граната). Также Соколову рассказала о пытках и заключении. Мы с Соколовым поехали к начальнику отдела СПО Горину-Лундину и вместе с Гориным-Лундиным поехали на квартиру Кирова… Мы с Соколовым посидели в приемной, а Горин-Лундин ходил к Кирову, оттуда вышел и нам сказал, что все в порядке, он доложил и мы поехали обратно. Вечером я и из нашего райотдела Семенюк, которого я Николаеву рекомендовала своим братом, были в гостинице «Астория», кто там был я не знаю, что этим занимался Семенюк, ибо он знал иностранный язык. Позднее я от Николаева узнала, что он узнал, что в группе Шацкого выпал жребий на самого Шацкого, который должен убить Кирова, и Шацкий изучает маршрут Кирова, а я, говорит, решил убить Кирова у его дома. Когда Киров садился в машину, я встал на подножку машины под видом что-то спросить, хотел выстрелить, но меня с машины снял комендант, который охранял Кирова, и тут же сказал: «Вот дураки, в кармане было задание, в рукаве наган, показал партбилет и тот не свой и меня отпустили, а теперь я, — говорит, — его буду караулить в Смольном, чтобы опередить Шацкого». Я обо всем написала письмо на имя Кирова, выписала ему все, как меня ОГПУ сажали, как делали пытки и просили от всего отказаться, что контрреволюционная группа не существует, убийства не предстоит. Написала, как в Лигове спрятано оружие, и как Николаев хотел его у дома пристрелить в машине, как его сняли с подножки автомобиля, отправили в ОГПУ и там отпустил Запорожец, и как он теперь будет караулить Кирова в Смольном. Написала, что в один день и час должен Смирнов, работник Совнаркома, убить Молотова и Ворошилова и 28 октября 1934 г. в 10 утра в Главном почтамте заказным письмом отправила два аналогичных письма: одно Кирову на квартиру, другое в Москву в ЦК ВКП(б). В 12 часов дня 28 октября 1934 г. меня взяли в большой дом, [сначала] секретарь Запорожца Белоусенко, оттуда переправили к Петрову. Там со мной беседовали и просили отказаться от всего начальник особого отдела Янишевский, начальник оперативного отдела Мосевич, опер, секретарь Запорожца Белоусенко, Бальцевич и наш начальник СПО Горин-Лундин. Там же мне делали очную ставку с работниками Смольного Коршуновым (которому я привозила 5000 руб. денег). На очной ставке говорить не дали, что там написали, я не знаю, от подписи я отказалась, за меня подписал очную ставку другой (который и сейчас работает на 5-м этаже в большом доме, фамилии его я не знаю, знаю в лицо). С 12-ти [часов] дня меня продержали до 11 часов вечера, потом поехали в Лигово к Шадругину, где спрятаны ящики с оружием. Вместо Лигово меня свезли и спрятали в сумасшедший дом на Пряжеку[677]. Там я пробыла с 28 октября 1934 г. по 2 декабря 1934 г., мне там не давали есть дней 17, доведена была до состояния ужасного. 26 ноября 1934 г. я оттуда написала письмо секретарю Леноблисполкома Ильину, ему описала все, просила доложить Кирову, письмо мне отсылала медсестра Мурашкина Анна Георгиевна. 2 декабря 1934 г. меня из этого ужасного помещения взяли в Смольный руководители партии и правительства. За мной приезжали личный секретарь Струпе Ильин (которому я писала письмо), Черток и еще один работник из Москвы. Меня привезли в Смольный, я была живым скелетом. Со мной с 10 часов утра до 8 часов вечера беседовали, руководители партии и правительства Сталин, Молотов, Ворошилов, Жданов, там же присутствовали Чудов, Кадатский[678], Ягода, Агранов, Поскребышев, Ильин и два врага Казаков и Плетнев. Я помню, мне дали два бутерброда с ветчиной, я на них набросилась, ибо я сильно хотела есть. Ильин сказал, что, товарищ, Вы ее не обкормите; тогда у меня Поскребышев спросил, что Вы давно кушали? Когда я сказала, что дней 17 тому назад, от меня их отобрали, я не помню, как плакала, а помню как слезы по щекам текли. Потом мне предъявили фото Николаева, спросили, знаю ли я его, я ответила, что да, меня спросили, как его фамилия, я назвала его все три фамилии, под какими я его знала, рассказала все, что знала. Сказала о письме, которое я посылала предупредительное на имя Кирова, меня товарищи Ворошилов и Сталин спросили, помню ли я, когда его опускала, я сказала, что 28 октября 1934 г. в Главном почтамте в 10 часов утра заказным письмом, копию письма дала своему начальнику Соколову. Соколов мне сказал, что напрасно ты это сделала, особый отдел до Кирова не допустит. Из Смольного правительство послало человека на Главный почтамт. Когда человек возвратится, то сказал, что в книге записей заказного отправления письмо найдено, получено начальником особого отдела Янишевским. Когда позвали в кабинет Янишевского и спросили его, получал он или нет письмо на имя Кирова, которое посылала я, Янишевский ответил, что да. Тов. Ворошилов спросил, куда он его девал, тот ответил, что передал Бальцевичу. Бальцевич ответил, что он письмо получил, но его порвал. Когда тов. Ворошилов спросил, что почему ты это сделал, он ответил, что там не дело было написано. Когда ввели следователя Петрова, то он, увидев меня, сначала растерялся; ему тов. Ворошилов показал на меня — знает ли он меня, он ответил, что да. «Она, — говорит, — скатилась до такой низости, что стала доставать взрывчатые вещества». Тов. Ворошилов спросил Петрова, что почему они меня не посадили, поскольку я виновата. Петров ответил, что сажать у них не было основания. Тов. Ворошилов Петрову сказал, сажать у Вас не было основания, а в сумасшедший дом отправлять здорового человека у Вас было основание, что Вы с ней сделали, дай бог нам такую память, как у этой сумасшедшей, несмотря на то, что месяц и 5 дней она пробыла в таких условиях, она не забыла ни одного адреса и ни одной фамилии. Вечером я была направлена в больницу им. Свердлова и сдана руководителями партии и правительства под личную ответственность главврача и директора больницы. 4 декабря 1934 г. ко мне в больницу приходили члены комиссии по расследованию об убийстве С. М. Кирова, приносили мне много фото, просили, кого я знаю отложить, я отложила несколько человек, в том числе Мясникова и еще одного. Комиссия друг другу сказали, как будто они в почетном карауле стоят и один из них комендант Таврического дворца выписывает пропуска к гробу тов. Кирова. В больнице я пролежала по 23 февраля 1935 г., потом была на Сестрорецком курорте и позднее в Кисловодске. В июле 1935 г. мне по постановлению партии и правительства дали квартиру и кое-что из вещей. В 1935 г. мне Ильин ответил, что он мое письмо Кирову не передал только потому (которое я писала из психиатрической больницы), что он с моим письмом пошел к Медведю. Медведь с ним не стал разговаривать, требовал отдать письмо ему: «Но я, — говорит, — письмо не отдал, пришел в Смольный, стал писать в Москву, написал на 8 страницах, перевернул на 9-ю, раздался выстрел, мы побежали на 3-й этаж. Киров лежал вниз лицом, а убийца вверх лицом. Пограничник, который охранял Кирова, застрелился». Я Ильина спросила: «Кого он, убийца, выдал». Он мне ответил, что никого, так как он отравился. Ильин мне сказал, что если бы ОГПУ знали, что ты еще жива, тебе было бы то же, что коменданту, который в октябре снял убийцу с подножки машины Кирова, и рассказал, что, когда работники ОГПУ везли его 2 декабря 1934 г. на допрос в Смольный, по выезде с Тверской ул. к Смольному сделали столкновение машин и убили его. «А за тобой, — говорит, — мы ездили два раза. Я твое письмо передал Чудову, Чудов — членам правительства. Тогда мне, — говорит, — из охраны правительства дали двух людей и послали за тобой. Мы приехали в первый раз, нам сказали, что у них такой нет и не было». Я не была занесена ни в какие списки. Тогда они вернулись обратно и доложили, что письмо ее с точным адресом, но там отвечают, что такой нет, тогда вызвали Медведя, спросили, куда они девали меня. Медведь сказал, что после того, как они перехватили мое письмо предупредительное на имя Кирова, они меня решили отправить в сумасшедший дом. Поставили условия — она там не выживет и с нас ответственность спадает, что раз она послала предупредительное письмо Кирову, мы ничем не гарантированы, что она и еще куда послала и, если мы ее расстреляем, с нас ее спросят, после этого Медведь написал мое освобождение, но был не уверен, что я жива.