Читать книгу "Кавказская война - Ростислав Фадеев"

Особый закал людей, образующих корпус офицеров, — закал властности и личной чести, развиваемый исторически воспитанным обществом, но преимущественно наследственным политическим сословием, — совершенно необходим армии по той простой причине, что солдаты, даже самые дисциплинированные и обстрелянные, никогда и нигде не идут и не пойдут в огонь сами собой, — у них нет для того достаточно внутренних побуждений; они только следуют за своими офицерами. Известное дело, что часть, в которой офицеры перебиты, считается выбывшей из строя, сколько бы ни оставалось в ней солдат. Офицеры же смело смотрят в глава смерти потому, что в хорошо подобранном и воспитанном корпусе офицеров нужно сто раз больше храбрости для того, чтобы струсить, чем для того, чтобы лезть на самую явную гибель. Всякий человек невольно поддается чувству самосохранения, если им не владеет чувство еще сильнейшее — влияние среды и неотступный вопрос: как потом стать перед ней? Такого настроения нельзя развить в толпе: оно возникает только в отборных общественных слоях. Фридрих Великий говорил, что бывает победоносным только то войско, в котором солдат больше боится палки капрала, чем неприятельской пули. Палка заменилась теперь другими средствами, но вполне сохранила свое аллегорическое значение: солдата ведет капрал, капрала офицер, которому служить необязательно; а потому боится только самого себя и мнения своей среды; он исполняет при своей части обязанность механика при машине, в нем заключается единственный источник нравственной силы войска. Оттого для боевого качества армии большинство офицеров в мирное время, особенно же закваска всего офицерского корпуса — должны неизбежно исходить из высшего исторического сословия, богатого или бедного — это все равно, для которого исполнение долга есть свободная, но тем самым еще несравненно более принудительная обязанность. С другой стороны, так как вся сила войска — в офицерах, то, для связности, подчиненные им люди должны находиться в немом повиновении. Это называется военной дисциплиной. Неодолимое превосходство постоянной армии над ополчением состоит именно в том, что в первой отдельные части — полки, батальоны, роты — сращиваются заблаговременно в одно целое, так что каждая часть представляет не сбор людей, а, можно сказать, единичное лицо своего начальника, обладающего, как индийское божество, несколькими стами пар вооруженных рук; к такой армии остается лишь подобрать надежных начальников. Но осуществить подобное сращивание, управляя справедливо немыми подчиненными, могут вообще только люди, сызмала приученные к известной доле власти и к превосходству над толпой, — люди, в которых солдат видит также не своих равных, а лиц, к которым он привык относиться с почтением еще в родном селе. Не очень давно во всей русской армии нижние чины называли офицеров не иначе как господами; они почитали их в мирное время, верили им в военное — именно в качестве господ, то есть людей высшего общественного порядка, постоянного, а не случайного; последний не имеет для русского простолюдина никакого обаяния. Наши офицеры всегда, в последнюю войну, как и прежде, оправдывали доверие: они шли впереди всех. Даже неприятели единогласно отдавали им эту справедливость.

В мирное время русские сословные офицеры, как люди, свыкшиеся со своими правами, поддержанные мнением своей среды, знали ясно место, принадлежащее им в военной иерархии, никогда не поддавались растлевающим напускным мнениям извне и твердо держали власть в руках; они были начальниками действительно властными, не боявшимися, при исполнении долга, ни законной ответственности перед старшими, ни беззаконного неудовольствия между младшими — в том и состоит суть хорошего воспитания войска. Оттого русская армия так твердо сращивалась в мирное время, что на войне неприятель мог ее осилить, если ему удавалось, но никогда не мог ее рассеять, как не раз случалось с другими европейскими войсками; наши полки, на три четверти истребленные, все-таки не рассыпались. Всякий знает, что офицеры, воспитывавшие такую армию, набирались в огромном большинстве из бедного дворянства, из той именно части дворянства, которое называется теперь неценсовым. Между ними всегда находилось немало офицеров из разных сословий, но офицерская среда была средой существенно дворянской (конечно, в русском, а не во французском или немецком значении этого названия); все вступавшие в нее заквашивались в ее духе и сами становились господами, даже в глазах солдат, потому что принадлежали к военному сословию господ.

Многолетний опыт кавказской армии (единственной в свете, в которой можно было расценивать офицеров не приблизительно, а с совершенной точностью, так как война ставила их ежедневно лицом к делу) доказал, что лучшие обер-офицеры в большинстве выходили из бедных, часто малообразованных юнкеров, зачастую приходивших в полк пешком. Несмотря на нищенское положение, эти молодые люди, привыкшие еще на своем хуторе резко отличать себя от толпы, выказывали бесстрашную отвагу в бою и твердую волю в командовании; потершись несколько лет в рядах, они становились почти поголовно надежными начальниками на низших ступенях службы. Большинство их, конечно, кончали карьеру на этих ступенях, — но они были драгоценны на них; наиболее одаренные выходили вперед и считались, на основании несомненного опыта, отличными полковыми командирами и генералами. В полку же из них образовывалось офицерство сословное, связное, проникнутое военным духом. Несколько офицеров хорошего общества, всегда находившихся в кавказских полках, передавали этому обществу даже внешнюю шлифовку.

В настоящее время просвещение достаточно распространено в России, чтобы наша армия не подвергалась недостатку в образованных людях там, где они необходимы; но нам грозит страшный недостаток, именно теперь, более чем когда-нибудь — в обер-офицерах, подобных прежним, без которых число и наилучшее обучение солдат обращаются в нуль. Тут дело далеко не в одном образовании и даже не собственно в образовании. Странно было бы мечтать о немедленном наполнении русского корпуса офицеров исключительно образованными людьми, во-первых, потому, что это невозможно; во-вторых, потому, что в этом нет надобности; в-третьих, потому, что наши экзамены, как их понимает военная канцелярия, не ручаются даже за один процент качества, потребного офицеру. Поставить русскую армию на ноги можно только — не говоря о многих нравственных мерах — посредством установленных законом особых прав и обязанностей дворянства к военной повинности. В последнем отношении дворянство неценсовое, как самое многочисленное, выступает на первый план.

От правильного решения этого вопроса прямо зависит наше «быть или не быть». Для оценки того, что нам нужно, надобно прежде взвесить то, что у нас есть; надобно выследить, в чем разошлась в последние 12 лет армия тысячелетней русской монархии с армией демократической американской республики, которой Вашингтон положил зароком: охранять, как зеницу ока, корпус своих офицеров, джентльменов.

Хвалясь русским солдатом, под именем которого подразумевается вся армия (как это происходит в обыденном разговоре), надобно не забывать, что русский солдат осуществлял свой исторический тип под предводительством русского офицера; что солдаты, сами по себе, взятые отдельно, даже солдаты Цезаря или Суворова, представляют не более как машину без механика, не только умственно, но нравственно. Русский солдат, как материал, остается тем же, чем был; но русское войско, при иных условиях командования, может и даже необходимо должно оказаться уже не тем, каким мы его знали. В мирное время военные качества людей не обозначаются достаточно явственно, чтобы можно было подобрать годный корпус офицеров посредством единичной расценки каждого. Такого чуда не мог бы осуществить даже Наполеон I, не только военная канцелярия, всегда недалеко уходящая в понимании боевого дела от всякой иной канцелярии.