Читать книгу "Рокоссовский - Борис Соколов"

В свободную минуту дед был не прочь покопаться в земле на маленьком огороде на даче. Во время летнего отпуска он разводил там бурную деятельность: сажал редиску, лучок, укроп, петрушку. Сам все пропалывал, удобрял, поливал, не любил, когда ему кто-то помогал. Соглашался разве что на то, чтобы ему помогли весной вскопать грядку, а так ни-ни. Только мы, внуки, могли подсобить деду, да и то по мелочам.

Еще любил ухаживать за большим старым садом. В урожайный год бывало, что ветки до земли гнулись от плодов. И дед, щедрой души человек, раздавал их всем знакомым, отсыпая по ведру, а то и по мешку яблок. Мы ведь из яблок варенья не варили, его в нашей семье не любили. Но зато вишневого и малинового у нас всегда было много. Малиновое дед очень любил, и мама специально для него покупала малину и варила варенье…»

Нужно сказать, что Рокоссовский был страстным охотником. На охоту чаще всего ездил с фронтовым другом — генералом Константином Федоровичем Телегиным. К этому занятию он приучил и внука:

«Никогда не забуду, как дед готовился к охоте. Это был целый ритуал. Самое интересное, патроны для охоты дед всегда делал сам. Конечно, пользовался он и покупными, но говорил, что так поступали все старые охотники. В принципе, это дело несложное, правда, нужна чрезвычайная точность и усидчивость. Дед покупал гильзы, капсули, порох, дробь — у него был целый набор специальных устройств, чтобы отвешивать порох, вставлять капсуль, зажимать гильзу. Я деду нередко в этом помогал и безумно гордился доверием, оказанным мне. Правда, меня надолго не хватало — уж очень мудреное это занятие. А главное, ошибиться нельзя: всыпешь две порции пороха — ружье разорвет. Но у деда таких случаев никогда не происходило, и корпеть над патронами он мог часами.

Делал штук пятьдесят-шестьдесят, чтобы на сезон хватило. Ему ведь много не надо было — он стрелял очень хорошо! Отец, который часто ходил с дедом на охоту, рассказывал мне об одном любопытном случае. Пошли они как-то на уток. А у деда был свой принцип: никогда не стрелять по неподвижной мишени. Для охоты на уток на озере обычно ставили специально замаскированные бочки, в которых прятались охотники и через небольшие отверстия наблюдали за дичью. Засели они в бочки, вспоминал отец, ждут. И тут он видит, что перед бочкой, где прятался дед, сел огромный селезень. Отец думает: сейчас он его тут и прихлопнет. Но дед не стреляет. Прошло пару минут, дед вылез из бочки, снял кепку и давай пугать селезня. В ту же секунду птица сорвалась с поверхности воды. Тут дед выстрелил и конечно же попал.

Но на уток он ходил только в последние годы жизни, когда уже старый стал. А до этого ходил на волков, лосей, кабанов. Однажды, когда он на кабана ходил, с ним произошла забавная история, которую он сам мне рассказал.

Была охота загоном: стрелки стояли в засаде, а егеря гнали зверя. И вдруг прямо перед дедом выскочил огромный кабан. Хорошо, что дед не растерялся и в ту же секунду выстрелил в зверя почти в упор. Правда, никакой реакции не последовало — кабан оставался стоять. Времени на перезарядку у деда не было — животное двинулось на него. Дед быстренько сориентировался и, несмотря на годы, в мгновение ока влез на дерево. Кабан подскочил к дереву, остановился, замер на несколько минут, а потом рухнул замертво. Как впоследствии выяснилось, дед все-таки попал в зверя, но из-за очень прочной лобовой кости кабана, от которой иногда и пули отскакивают, смерть от ранения у животного наступила не сразу. Вот он и загнал деда на дерево.

Что-что, а настоящие охотничьи ружья он ценил. Любимых и, что называется, боевых, у него было два: немецкая горизонтальная двустволка „Зауэр“, привезенная им из Германии после войны, и английская „Голланд-голд“ — чей-то подарок. Ему ведь много ружей дарили. У деда был даже для них специальный шкаф, одно ружье краше другого: с серебряной и золотой чеканкой, резьбой и инкрустацией. Но насколько я знаю, он не любил эти дорогие ружья, специально их не собирал и никогда ими не пользовался на охоте. Кстати, не любил он и ружья с вертикальным расположением стволов, отдавая предпочтение классическим горизонталкам. А что касается дорогого оружия, так он его дарил. Я знаю, что он подарил своему адъютанту дорогое инкрустированное ружье, которое ему в знак уважения преподнес министр обороны Венгрии. Он не считал эти ружья ценностью, к тому же знал, что никогда ими пользоваться не будет».

По свидетельству Константина Вильевича, друзьями Рокоссовского в последние 12 лет его жизни, которые он провел в СССР, оставались его боевые соратники — генерал-лейтенант Константин Телегин, генерал армии Павел Батов, генерал армии Михаил Малинин, маршал артиллерии Василий Казаков, с которыми он вместе прошел почти всю войну. Наверное, он уже считал себя русским. Но, как вспоминал один польский генерал — сослуживец Рокоссовского, когда он приехал в составе польской делегации в Москву на празднование двадцатилетия победы в Великой Отечественной войне, то на приеме в Кремле ко всем русским он обращался по-русски. Когда дошла очередь представляться Рокоссовскому, то тот воскликнул в присутствии членов политбюро: «Я же поляк! Что же ты со мной говоришь по-русски! Говори со мной по-польски!» Но навряд ли он в тот момент ощущал себя поляком. Просто ему захотелось в очередной раз подчеркнуть свою независимость.

Внук маршала Константин Рокоссовский вспоминает о деде:

«Он любил делать подарки. В начале шестидесятых, когда в моде были „Битлз“, дед подарил мне гитару. Обычная отечественная шестиструнная гитарка, но для меня, тринадцатилетнего подростка, она была пределом мечтаний! Чуть позже дед подарил пневматическое ружье, решив приобщить меня к охоте. А на четырнадцатилетие (17 июня 1966 года. — Б. С.) вручил мне свою саблю, с которой принимал Парад Победы в 1945 году. Помню, тогда был накрыт большой стол, гостей собралось немало. И вот когда все уже раздали подарки, в комнату вошел дедушка, держа саблю на вытянутых руках, и торжественно ее вручил. Для меня тогда это был поистине роскошный подарок! Правда, потом я чуть не лишился его: с соседскими парнями, которых просто распирало от зависти, мы бросились рубить этой парадной саблей крапиву. Дед заметил, что мы безобразничаем, и строго сказал: „Если еще раз увижу, заберу“».

Вручая саблю внуку, Константин Константинович сказал: «Ну, Костя, ты теперь большой, бери ее и храни. Дай бог, чтобы тебе никогда не пришлось ее обнажать!» Это был его последний подарок внуку. Свою саблю Константин Константинович подарил внуку менее чем за год до смерти, когда был уже тяжело болен и понимал, что ему недолго осталось жить.

Как отмечает Константин Вильевич,

«деду была присуща изысканность во всем. Знаю, что он любил хорошие коньяки и даже в старости не мог отказать себе в рюмочке этого напитка. А вот чего он терпеть не мог, так это пива. И, насколько я могу судить, дед не был склонен к дурным привычкам. Он и пил мало, и курил немного (в основном отечественные папиросы „Казбек“). А в последние годы, когда стало шалить здоровье, пользовался мундштуком… Дед был очень привязан к семье и дому. Когда он вернулся из Польши и перешел на работу в Министерство обороны СССР, то всегда на обед приезжал домой. А потом стал ходить пешком, ведь мы недалеко жили. Мать рассказывала, что, вернувшись из Польши, дед говорил: „Как хорошо дома, я здесь отдыхаю, потому что могу спокойно один пройти по улице“. За границей у деда была очень мощная охрана. Там даже в туалет не сходишь без сопровождения. А в Советском Союзе охрана деду полагалась чисто символическая. И часто, отправляясь на работу, дедушка провожал меня в школу. Я держал его за руку и безумно гордился этим».