Читать книгу "Дети Третьего рейха - Татьяна Фрейденссон"

– Ощущение, что эти три дня преследовали его годы…

– Точно, – согласился Заур.

– И вас тоже преследуют…

Он промолчал.

Воспользовавшись паузой, я попросила Клауса сменить точку и показать нам дом. Он явно не был готов пока обсуждать свои отношения с отцом, хотя, полагаю, обсудить было что. Судя по всему, старшего сына Карла-Отто Заура постигла та же судьба, что и многих детей высокопоставленных нацистов, – их отцы, утратив цель жизни в виде служения фюреру и Третьему рейху, не могли заместить ее такой банальной мелочью, как любовь к семье. Не тот масштаб, размах, ощущение собственной избранности и значимости…

– Посмотрите немного мои книги. – Клаус показал на корешки книг, стоящих строго в ряд. – Вот, видите, серия из восьми томов. В 1980 году я издавал огромное количество литературы про Сопротивление, антисемитизм, Холокост. Всё это объединилось под названием «Германо-израильский диалог». Издателем был Рудольф Фогель. Он был уполномоченным Конрада Аденауэра по вопросам Израиля, сам потерял мать и брата в концлагере. И он рассказал о том, что выходит восьмитомник, Роберту Кемптеру, заместителю главного обвинителя США на Нюрнбергском процессе. И Кемптер спросил его: «О, я вижу, вы издаетесь у Заура? А ведь это сын того самого Карла-Отто Заура». И Фогель спросил: «И как вы к этому относитесь?» Кемптер ответил: «Да прекрасно! Во-первых, хорошее дело. Во-вторых, Карл-Отто Заур всё-таки не был нацистом в прямом смысле слова – он был технократом…»

– Ну так… ему же, наверное, виднее, Кемптеру? – осторожно спросила я.

– Да? – Задумался Заур. – В Нюрнберге многие заступались за отца, говорили, что он вне политики, что он технократ, что будь на месте Гитлера другой лидер, а вместо национал-социализма другой строй, он бы точно также проявлял свои организаторские таланты на благо военной промышленности, то есть ему было вроде как неважно, на кого работать, – главное, на свою страну. Но ведь с 1925 года он ощущал себя национал-социалистом, вписанным в эту идею, в этот строй, и он почитал Гитлера во время Третьего рейха. А после крушения рейха почитал его точно так же, может, и еще больше…

Везде в доме – в каждой комнате – книги, книги, книги. И в кабинете Клауса. Шкафы с книгами в один ряд занимают все стены, и кажется, что дом держится именно на этой опоре. Старые, новые, потрепанные и сверкающие глянцем, в суперобложках и без них – книги живут своими жизнями, вплотную прижавшись к друг другу на светлых узких полках. Посреди комнаты стоит старый добротный деревянный стол, заваленный листами формата А4, открытыми банками клея, ножницами, карандашами, канцелярскими ножами, калькулятором, скотчем. Под толстым слоем необходимых для издателя принадлежностей погребен факс и два телефона, от которых, не путаясь друг с другом, в разные комнаты тянутся провода.

По бокам стола с канцелярскими принадлежностями – вертикальные ряды ящиков с круглыми ручками. Когда Заур, в свойственной ему порывистой манере, принялся вытягивать один за другим ящики стола, а потом резко задвигать их, не обнаружив искомое, я заметила вслух, что стол довольно старый и, вероятно, принадлежал кому-то из близких Клауса. И услышала прогнозируемый ответ:

– Отцу. После его смерти за этим столом работаю я, теперь он мой.

– Что лежало в этих ящиках? Вы помните, что тут хранил отец?

– Много чего, – шумно выдохнул Клаус, выравнивая стопку листов столе, пытаясь тем самым несколько «причесать» рабочий хаос своего кабинета и привести к общему знаменателю порядка, царившего в остальных комнатах, – награды хранил. Он же был единственным человеком в Третьем рейхе, награжденным тремя Рыцарскими крестами… Как-то в детстве мы с братьями играли в его комнате – это был, разумеется, другой дом, другая страна и другая жизнь. И выдвинули ящик стола. Там были три креста и несколько фотографий, на которых отец был рядом с Гитлером…

– Он зациклился на фюрере?

– Они все на нем зациклены были, – спокойно и несколько брезгливо резюмировал Заур. – Пойдемте, я покажу вам веранду. Снимать в кабинете дальше смысла нет. Всё остальное к отцу не имеет отношения…

Кабинет Заура имеет отдельный выход во внутренний двор c огромной верандой, отделенной колоннами от зеленого сада. Заур устроился на стуле и, пока мы готовились, начал вертеться.

– Вас что-то беспокоит? – уточнила я.

– Меня? – удивился он искренне. – Нет. Я просто забыл сказать, что после съемки я приглашаю вас с ребятами в ресторан, посидеть на свежем воздухе – погода хорошая, а тут недалеко есть очень приличное место, где вкусно готовят.

Сам Клаус в детстве недоедал. Если первые четыре года его детства пришлись на период Третьего рейха и подъема отца по служебной лестнице, то весной 1945-го всё переменилось. Отец был арестован, мать с пятью детьми, жившие с 1944 года в замке Плассенбург, некогда резиденции Гогенцоллернов, в ночь капитуляции Германии, с 8 на 9 мая, были вынуждены покинуть свое роскошное жилище. Идти им было некуда.

«К счастью, мать познакомилась с пастором деревни Кройсен. Деревня Кройсен расположена под замком Плассенбург. И этот пастор принял нас 9 мая, когда мы остались без крыши над головой. Он проявил невероятную доброту, предоставив нам кров. Он точно знал, что мы не просто не были его прихожанами, а представляли семью крупного нациста. И он принял нас, несмотря на то, что его дом был уже переполнен: мы были вынуждены спать в коридорах, на матрасах. А я со своей сестрой ходил в детский сад. Так что у меня остались только хорошие воспоминания о дяде-пасторе и тете – жене пастора. Мне хотелось сделать им приятное. И вдруг представился шанс. В один из дней я примчался к пастору с рыночной площади и закричал: “Там ваш сын Ойген, он вернулся, загорелый, как негр!” А пастор и его жена думали, что Ойген погиб, потому что воевал на Восточном фронте, в СССР. Так что я был первым, кто принес пастору хорошую новость, что его сын жив».

Затем, в том же 1945 году, Клаус с семьей вернулись в Пуллах, где они и ждали возвращения отца. В 1948 году нищий и бесперспективный гений фюрера Карл-Отто Заур вернулся к своей семье. Он решил затеять собственный бизнес, потому что другой работы для него не было.

– Отец вышел на свободу, но потерял расположение всей крупной промышленности, и тогда он в 1948 году основал свое инженерное бюро. В маленьком домике, которым он владел, но который пришлось переписать на имя горничной (как бывший нацист он не имел права им владеть). Домик находился на задворках огромной территории: планировалось, что после победы Третьего рейха в войне отец построит огромную усадьбу на всей территории. В общем, в этом маленьком домике он занимался вопросами организации производства и административными делами. И в 1949 году он чудом получил заказ составить подборку литературы по гидротехническому строительству. И после этого отец сосредоточился на издательском деле…

– Как складывались ваши отношения с ним?

– Стабильно плохо, – четко ответил Клаус. – Когда отца выпустили из тюрьмы, мне было восемь лет. Я был старшим сыном в семье. А он был озлобленным холериком и очень несправедливым человеком. Больше всего любил он мою старшую сестру и младшего брата, мне же с ним всегда было сложно. Вероятно, из-за плохих отношений с отцом, которые висели надо мной всякий раз готовой разразиться ливнем тучей, я очень плохо учился, был инертным ребенком. Он всегда причитал: «У меня пятеро детей. Четверо получились нормальными. А Клаус… в семье не без урода». Я и был этим уродом. Он не воспитывал меня, так что опору я находил в евангелической молодежной группе. В общем, учился я ужасно плохо, а в шестнадцать лет поступил в торговый техникум… И тут всё переменилось – я стал отличным учеником, пожалуй, самым успешным. И буквально упросил отца принять меня к себе на работу в затухающее бюро, которое балансировало на грани банкротства. В итоге оно всё-таки разорилось в 1954 году. Не знаю, как, но в 1955 году отец снова продолжил бизнес, а в 1958-м бюро снова было на грани банкротства. И тут помог счастливый случай, который, на самом деле, конечно, неправильно называть счастливым. В общем, скончался брат моего отца, мой дядя. Они, братья, рассорились еще в 1925 году, когда отец увлекся нацизмом, а дядя мой, очень образованный человек, потребовал, чтобы отец отбросил эту чушь. В общем, несмотря на то, что они расплевались окончательно, дядя после смерти завещал отцу 1/6 часть своего наследства. Это было хорошее наследство: у дяди был огромный дом, бесподобные издания энциклопедий, виноградники, но, разумеется, всё это он делил на шестерых, то есть между всеми своими родными. По-хорошему дядя вообще ничего не должен был оставлять отцу, но оставил, а вот отец был взбешен. Он считал, что ему как отцу пятерых детей наследства должно полагаться больше, чем, к примеру, двум его бездетным сестрам. Как бы то ни было, именно деньги покойного дяди спасли издательство отца от разорения в 1958 году.