Читать книгу "Ленин - Роберт Пейн"

«Что, ежели такое примерно решение будет вынесено, можете Вы отрицать его пользу? его общественное значение, в 1000 раз большее, чем келейно-партийно-цекистски-идиотское притушение поганого дела о поганой волоките без гласности?

Вы архиправы принципиально. Мы не умеем гласно судить за поганую волокиту: за это нас всех и Наркомюст сугубо надо вешать на вонючих веревках. И я еще не потерял надежды, что нас когда-нибудь за это поделом повесят».

Письмо было написано Лениным в конце декабря. Ему предшествовал целый год сплошного отчаяния, полной растерянности и растущего чувства собственной вины за то чудовище, которое он создал. Кронштадтский мятеж, крестьянское восстание, возглавленное Антоновым, новая экономическая политика, массовый голод лета и осени 1921 года — все эти беды обрушивались на него, как дьявольское наваждение. А он-то надеялся осчастливить население земного шара всемирной социалистической революцией. Он так мечтал узреть Европу и Америку догорающими в пламени революционного пожара, а вместо этого Европа и Америка кормили теперь его деревни.

Он все больше и больше отдалялся от народа и терял с ним связь; он не чувствовал его нужд и настроений. Моряки Кронштадта назвали жизнь под его тиранией серой и пустой, но и он страдал от серости и беспросветности жизни, существуя в режиме, во главе которого стоял сам. Он не умел черпать утешение ни в поэзии, ни в искусстве, редко выбирался в театр. Как-то в начале года он пришел в совершенное неистовство, когда узнал, что книга стихов Маяковского была напечатана в количестве пяти тысяч экземпляров. Он устроил разнос тем, кто дал на это разрешение, и отпустил по поводу творчества поэта, которое он считал заумью и пустозвонством, ряд весьма нелестных эпитетов.

Его мучили обмороки, бессонница, тошнота. Он стал меньше работать и больше отдыхать и вообще подумывал о том, что ему необходим длительный отдых. 6 декабря, подчиняясь настоятельным требованиям врачей, он оставляет Кремль и переезжает в Горки. В тот день он пишет Молотову:

«Уезжаю сегодня.

Несмотря на уменьшение мной порции работы и увеличение порций отдыха за последние дни, бессонница чертовски усилилась. Боюсь, не смогу докладывать ни на партконференции, ни на съезде Советов».

Машина приходила в негодность.

ДОЛГАЯ АГОНИЯ

Я, кажется, сильно виноват перед рабочими России…

В. И. Ленин. К вопросу о национальностях или об «автономизации»

Самый тяжкий удар

Потеря работоспособности в тот момент, когда, как он сам понимал, в нем больше всего нуждались, явилась для Ленина самым тяжким ударом. Машину государственного управления заклинило, она встала. Ленин знал, что только он один мог вывести ее из бездействия.

Ярость и отчаяние переполняли его. Видя все это, он даже не пытался скрывать, как ему горько. Он, который правил страной, издавая декрет за декретом, он, придумавший сотни новых всевозможных административных учреждений, теперь готов был одним махом вышвырнуть все это на помойку истории. 21 февраля 1922 года он писал Цюрупе: «Все вокруг нас тонет в ужасающем болоте бюрократического „администрирования“. Понадобится огромный авторитет и сила, чтобы преодолеть это. Административные органы — какое безумие! Декреты — сумасшествие! Найдите дельных людей, проследите, чтобы работа выполнялась как следует, вот и все, что требуется!» Неделю спустя он писал председателю Государственного банка: «Госбанк теперь = игра в бюрократическую переписку бумажек. Вот Вам правда, если хотите знать не сладенькое чиновно-коммунистическое вранье (коим Вас все кормят, как сановника), а правду». Ленин видел, что коммунисты-бюрократы погрязли во лжи и, спасая бюрократию, выстроили «потемкинские» деревни. Государственный банк, по его мнению, был просто нуль, даже меньше, чем нуль.

Его мучили страшные головные боли, которые порой доводили его до исступления. В конце марта Ленин выступил перед XI съездом коммунистической партии. В то время он уже был очень серьезно болен. Ленин выступал пять раз. Показательно, что все его речи отличались резким, непримиримым тоном. Сохранился оригинал конспекта его речи, произнесенной 27 марта. Короткие, сжатые до предела фразы, как пули, бьют точно в цель. Ленин не оставляет надежду на то, что Советская страна служит образцом для всех остальных стран мира. Однако то и дело он критикует коммунистов, занимающих руководящие посты, обвиняя их в чудовищной безграмотности. Вот пункты конспекта, которые Ленину предстояло по ходу выступления развить подробнее. Читаем:

«Государственный капитализм. Государство — это „мы“.

Конец отступления. Не в смысле „мы уже научились“, а в смысле: не нервничая, ничего не изобретая, но усваивая определенные уроки, заняться „перегруппировкой сил и накапливанием новых сил“ — таков лозунг дня.

Лозунг — быть готовым к наступлению на частный капитал.

Сравните победителя и побежденного — кто из нас культурней? Из 4700 коммунистов, занимающих ответственные посты в Москве, и московской бюрократии.

У нас достаточно сил, чтобы выиграть в борьбе за новую экономическую политику, политически и экономически. „Единственный“ вопрос — культура.

Белогвардейцы (включая меньшевиков и социалистов-революционеров и Ко) усматривают в этом нечто, что им на руку! Как они ошибаются! Полезно подвести итоги того, что уже сделано, и что еще предстоит сделать.

Советское государство. Первое в мире. Новый век: хуже, чем первый паровоз!!

Суть дела состоит не в администрировании и не в реорганизациях, и не в декретах, но в людях, и в контроле за тем, как они выполняют свои обязанности.

Решающий вопрос (звено в цепи) — разрыв между необъятностью наших задач и нашей бедностью не только в материальных средствах, но и в культуре.

Мы должны быть во главе масс, иначе мы только капля в океане.

Время пропаганды с помощью декретов прошло. Массы понимают и ценят только эффективную, практическую деятельность, успех в экономической и культурной работе на практике.

Что касается меньшевиков и социалистов-революционеров: их надо расстреливать как предателей».

По мере того как Ленин говорил, каждая из заготовленных им пуль превращалась в пулеметную очередь. Никогда до этого он не выражал свою ненависть к врагу в такой открытой, резкой форме. Вот что он говорит о меньшевиках. Сейчас они твердят: «Революция зашла далеко. Мы всегда говорили то, что ты сейчас говоришь. Позволь нам еще раз это повторить». А мы на это отвечаем: «Позвольте поставить вас за это к стенке», потому что за открытую пропаганду идей меньшевизма «наши революционные суды должны расстреливать, а иначе это не наши суды, а бог знает что такое».

Пришло время покончить с новой экономической политикой, или, по крайней мере, ввести строгие ограничения на свободную торговлю. По этому поводу он говорит: «Мы год отступали. Мы должны теперь сказать от имени партии: достаточно! Та цель, которая отступлением преследовалась, достигнута. Этот период кончается или кончился. Теперь цель выдвигается другая — перегруппировка сил».