Читать книгу "Хемингуэй - Максим Чертанов"

Первым журналистом, заявившим о самоубийстве писателя, был Эммет Уотсон — тот самый, что получил эксклюзивное интервью о кубинской революции. Мэри признала его правоту: «Я не лгала сознательно, когда заявила прессе, что это был несчастный случай. Прошло несколько месяцев, прежде чем у меня хватило сил осознать правду». Хотчнер считал, что вдова «не могла принять правду» — самоубийство бросило бы тень на образ великого человека. Валери подтверждала это: «Она пыталась скрыть факты не столько от мира, сколько от себя самой. Жестокая, невыносимая правда только добавила бы боли к ее трагической потере».

Никто из близких не удивился. Лестер написал, что брат «даровал» себе смерть, как «дарил» ее животным; Грегори назвал поступок отца «полудобровольным актом», к которому привело его состояние «вызова по отношению к жизни». По мнению Хотчнера, Папа застрелился, когда осознал, что больше не способен вести активную жизнь и работать. Валери назвала три причины: потеря здоровья, невозможность работать и отъезд с Кубы. Франц Штетмайер: «Беда его главная — он боролся не с идеями, чуждыми ему взглядами, а сражался с самим собой! На это он и израсходовал свои силы… Он был человеком, не рожденным для жизни в старости…» Милтон Уолф: «Когда я услышал, что он покончил с собой, я ничуть не удивился. Он сделал и написал все что мог. Его последние работы были такие дрянные, что даже он это понимал. Он потерял все еще до того, как умереть. Тратил себя на львиную охоту с Гари Купером и всякое такое. Высшей точкой его жизни была Испания». Агнес фон Куровски: «Это с самого начала было в нем заложено». Генрих Боровик: «Эрнест Хемингуэй не мог быть немощным. Он сказал мне однажды: „Настоящий мужчина не может умереть в постели. Он должен либо погибнуть в бою, либо пуля в лоб“. Так сказал и так поступил». Тилли Арнольд: «Я знала, что он сделает это. Он думал, что неизлечимо болен и ничего нельзя сделать. Он сказал еще в 1939 году, что есть три причины для самоубийства. Первая — если вы безнадежно больны. Или если вас подвергают пыткам в плену. И третья — если вы оказались в море, не умея плавать, и предпочитаете утонуть сразу». Бад Парди: «Он был такой отличный мужик. Я думаю, если он не мог писать, то решил, что и жить не стоит».

Хотя факт самоубийства никогда не был установлен официально (строго говоря, нет даже доказательств, что не Мэри застрелила мужа — у нее были возможность и мотив (наследство) и именно она не допустила следствия) — ни один серьезный изыскатель, даже из тех, кто утверждает, что Хемингуэя «погубило ФБР» или «погубила жена», не сомневается в том, что он нажал на курок сам. Сделал ли он это «в здравом уме и твердой памяти» и почему сделал — другой вопрос. Мы лишь можем проследить цепь событий, приведших к этому.

* * *

Вернувшись осенью 1960 года из Испании, он, по рассказу Мэри, несколько дней пролежал пластом в нью-йоркской квартире, плакал, тосковал по Валери, требовал Хотчнера. 22 октября жена привезла его в Кетчум. Но лучше ему не стало. Его мучили разные страхи — во-первых, денежные. Ему казалось, что он и Мэри нарушили налоговое законодательство и вот-вот сядут в тюрьму. Его переписка с поверенными, Спейсером и Райсом, доказывает, что он вникал в финансовые вопросы и неплохо разбирался в налогах. В первых числах 1961 года он купил книгу о налоговых преступлениях и, по свидетельству окружающих, постоянно перечитывал ее. Прочтя описание одной из махинаций — хозяева не платили социальный налог на зарплату горничной и им грозил штраф в 10 тысяч долларов или пять лет тюрьмы, — очень переживал и устроил Мэри сцену, утверждая, что она не заплатила налог за их служанку Мэри Уильямс, что привело к трехдневной ссоре. Он также думал, что не может уплатить подоходный налог за прошедший год, так как на счете, открытом им для хранения средств, предназначенных для налогов, денег недостаточно. Наконец, он обвинял Мэри в том, что она не задекларировала в 1959 году 50 тысяч долларов, на которые были куплены акции.

Все опасения не имели почвы — ни Мэри, ни он ничего не нарушали, как доказал в специальном исследовании Энтони Реболло: хотя Хемингуэй и бранился беспрестанно, что государство бессовестно его обворовывает, трудно было найти в Америке столь примерного налогоплательщика. Бюро налоговых проверок проводило в конце 1940-х аудиторскую проверку его счетов — ни малейших нарушений не было выявлено. В 1948 году, когда Райс без его ведома затребовал возврат налогового вычета за 1944 год, Хемингуэй написал ему: «Я не хочу, чтобы вы когда-либо предпринимали действия по возвращению налогов, не проконсультировавшись со мной, чтобы я мог решить, будет ли это благородным и этичным, не просто с юридической точки зрения, но по моим личным моральным правилам. Я материально пострадал из-за налогов, но я горжусь тем, что помог моему правительству. Я не желаю вопить о своих материальных потерях, как и о физических. Я отчаянно нуждаюсь в деньгах, но не настолько, чтобы совершать какие-либо постыдные поступки».

Он вовсе не нуждался в деньгах «отчаянно», в действиях Райса не было ничего постыдного, а фраза о помощи правительству, вероятно, была ироничной, но это доказывает, как болезненно щепетилен он был даже в полном рассудке; неудивительно, что под конец жизни эта черта в нем развилась. 4 декабря 1960 года он написал странный документ, известный как «Меморандум для тех, кого это касается», где говорилось: «Моя жена Мэри никогда не знала и не предполагала, что я совершал какие-либо незаконные действия. Она не была в курсе моих финансовых дел, как и отношений с кем-либо… Она не знала ничего о моих преступлениях или незаконных действиях, имела лишь самое общее представление о состоянии моих финансов, и только помогала мне составлять налоговые декларации на основании данных, которые я ей предоставлял». «Те, кого это касается» — очевидно, Бюро налоговых проверок, чьи агенты чудились ему повсюду: однажды, увидев, что в здании кетчумского банка вечером горит свет, он решил, что это агенты проверяют его счета.

Он оставил вдове почти полтора миллиона долларов; после всех выплат ей досталось около миллиона. У него имелся внушительный и разумно составленный портфель акций 36 успешных компаний, включая «Кодак», «Дженерал моторс», «Бетлехем стил», Американскую телефонную и телеграфную компанию. При этом он утверждал, что разорен и его семье негде жить. Тилли Арнольд, однако, свидетельствует, что, несмотря на эти, высказываемые каждому встречному, жалобы, он незадолго до смерти предлагал ей денежную помощь.

Боялся он и другого государственного органа — ФБР: говорил, что находится «под колпаком» за «старые грехи» и агенты следуют за ним по пятам. Впервые эти страхи проявились летом 1948-го, когда он писал Виртелу, что их переписку перлюстрируют, и говорил окружающим, что распознает агентов ФБР в толпе; поскольку к тому же периоду относится возникновение «финансовых страхов» и рассказы о «26 убитых фрицах», можно предположить, что душевное заболевание началось именно тогда. Потом страхи утихли и до 1959 года не возобновлялись в такой форме, чтобы это вызвало беспокойство окружающих, хотя Хотчнеру он всегда говорил, что его телефонные разговоры прослушиваются. Знакомые вспоминают, что с конца 1950-х он в ресторанах садился спиной к стене, с испугом вглядываясь в каждого входящего. Достоверно известно по меньшей мере о двух эпизодах 1960–1961 годов, когда он «разоблачил агентов ФБР»: в ресторане схватил официанта за руку и закричал, что тот следит за ним, в другой раз заподозрил пару коммивояжеров в баре. Когда жена везла его в Кетчум, он, по ее словам, оглядывался, утверждая, что за ними следует автомобиль с агентами. Есть изыскатели, полагающие, что ФБР действительно за ним следило, например, Сирулес и беллетрист Симмонс. Для таких утверждений были причины — но о них чуть позже.