Читать книгу "Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние - Юлиан Семенов"

Костенко поднял голову, услышав какое-то странное бульканье.

Лебедев сидел белый, как полотно, откинув голову на желтый атлас кресла, и пытался что-то сказать, но не мог произнести ни слова – оттого-то в горле у него булькало.

Костенко протянул ему листы:

– Хотите убедиться? Я подожду, пока вы сходите за очками…

Лебедев покачал головой, прошептал, наконец:

– Погодите…

– Это можно, – согласился Костенко. – Валидола не изволите?

– Дайте.

Он долго выковыривал бугристыми пальцами таблетку, достал, наконец, положил под язык, закрыл глаза, лицо его расслабилось, снова появились морщины, до этого оно было словно бы налитым воском, как мумия, гладким, вот-вот лопнет.

– Кротов лютует, – сказал Костенко. – За ним три убийства, он свидетелей убирает. Вы – на очереди, если только он знает, что вы живы.

Лебедев покачал головой:

– Не знает, – выдохнул он. – Я ж не думал, что он здесь…

– Он был тщательным человеком?

– Да. Аккуратист. Его за это Луиг особенно любил…

– Значит, он мог – в принципе – обратиться в справочное бюро за вашим адресом?

Подумав, Лебедев спросил:

– Он тоже отсидел?

– Нет.

– Значит, таился? Тогда ни за что в бюро справок обращаться не станет. Надо ж давать свои данные, пусть даже фальшивые, а зачем ему следить лишний раз?

«Врет или нет? – думал Костенко, разглядывая Лебедева. – Ни в каком лагере для пленных он не был, сам в плен сдался, свидетели подтвердили. Или он верит своей версии? Многие преступники начинают верить своей версии, только б убежать от истины, – полнейшее раздвоение личности. Конечно, всей правды я от него не дождусь, но он – трус, весь его наигрыш идет от глубоко запрятанной трусости, надо бить на это, тогда я смогу получить от него хоть что-нибудь».

Костенко положил на колени свой «дипломат», щелкнув латунными замками, открыл, достал папку с фотографиями расчлененных трупов Милинко, Минчакова и Петровой, застреленной Кротовой, подвинул Лебедеву:

– Вот. Его работа. Женщина, которая лежит на улице, его родственница. Не прямая, правда, по дядьке, но тем не менее, когда почувствовал опасность, – почувствовал, подчеркиваю я, – убрал ее. Меня интересует следующее: если я допущу мысль, что он, Кротов, решил уйти за кордон, как он это будет делать – по воздуху или водою?

Лебедев долго, профессионально, разглядывал фотографии, потом задумчиво сказал:

– Да разве нашу границу перейдешь?

– Вы хорошо ответили, Лебедев. Границу нашу не перейдешь, но кровью наследить при такого рода попытке можно…

– Наверное, пошел бы водою, – сказал, наконец, Лебедев. – Он великолепно плавал, мог долго держаться под водой, курил в редких случаях, только перед началом дела и после, а так здоровье берег. Нам выдавали жилеты, надул – на воде хоть неделю продержишься…

– Сколько сейчас градусов в море?

– Шестнадцать. Это для него как парное молоко…

– А вот вы грим в школе Гелена учили… Каждый обучался индивидуально или все вместе?

– Не помню уж… Кажется, все скопом.

– Вы под кого гримировались?

– Мне преподаватели советовали краской особенно не пользоваться, лучше, говорили, не бриться или усы отпустить – казацкие, книзу, очень меняет лицо; парик наладили, черный как смоль, не узнаешь, даже если мимо пройдешь…

– А Кротов?

– Он наголо брился и отпускал бороду. Если времени нет, чтобы отпустить бороду, даже небольшую – ее легко оформить, надо всего дней пять не побриться, – разрешали клеить грим, с проседью, он тогда значительно старше своих лет выглядел. И еще его научили делать шрамы на лице, становился совершенно неузнаваем.

– А как он себя вел в критических ситуациях?

– Реакция моментальная: удар ножом или выстрел.

– Очень был сильный?

– Невероятно.

– Какие-то специфические, ему одному присущие приемы помните?

– Бил по темени рукоятью пистолета, очень любил парабеллум, но нам запрещали, снабжали ТТ.

– Какие-нибудь особые слова, запоминающиеся, ему одному присущие, употреблял?

– Да что-то не помню… Вроде бы нет, он старался быть неприметным, серым, чтоб, кто мимо прошел, на нем и глаза не остановил… Простите, а вы намерены меня привлечь в связи с вновь открывшимися обстоятельствами?

– Как свидетеля привлечем…

– Но судить его будут не здесь?

– Так мы ж его еще не поймали, – усмехнулся Костенко.

Лебедев долго смотрел на полковника немигающими глазами, а потом ответил – с тяжелой, безысходной угрюмостью:

– Поймаете.

6

…Минут через десять после взлета Кротов поднялся со своего места первый раз. Бортпроводница вскинулась с кресла в хвосте самолета:

– Гражданин, просили ж со своих мест не подниматься!

– Девочке дует, – сказал Кротов просяще, – ребенку холодно.

– Местами поменяйтесь, вам дуть не будет.

– Я легочник, – ответил Кротов, – но не во мне дело, дайте дочке в окно смотреть, а то плакать начнет, пассажиров нервировать…

Бортпроводница покачала головой, но все-таки открыла занавеску. Кротов вошел в багажное отделение, чувствуя на себе взгляд девушки; открыл чемодан женщины так, чтобы из-за спины было видно его содержимое («ну, кулемы бабы, ничего и сложить не могут толком»), достал теплую кофточку, обернулся.

– Спасибо вам, – сказал он и вернулся на свое место.

Укрыв девочку, спросил:

– Ну теперь тепло?

– А мне не-е было хо-олодно, – протянула девочка, – мне хорошо было.

– А вот смотри, какая гора, – сказал Кротов. – Видишь, какая высокая?

– А кто на ней живет?

– Бараны пасутся.

– Там волшебник живет, – сказала девочка. – На высоких горах живут волшебники.

– А чего им там делать? – спросил Кротов, не спуская девочку с рук. – Волшебники на море живут, там, где пальмы растут.

– И на горах тоже, оттуда видней.

– Ты давай спи, волшебница, – сказал Кротов.

– Ой, она такая беспокойная, – сказала мать. – Не могу ее приучить днем спать, а в консультации была, врачи упреждали, что детям надо днем спать, а то нервы расшатаются.

– Спи не спи, все одно расшатаются, – усмехнулся Кротов.

Самолет вошел в облака, начало болтать, и Кротов подумал, что это тоже в его пользу. Пусть бы девка начала блевать, хоть тут зеленые пакеты воткнуты, все равно хороший будет повод встать, одежонку, мол, надо поменять, а то мучается доченька – сердце-то у вас есть?