Читать книгу "Леонид Леонов - Захар Прилепин"

…Полностью «Раздумья у старого камня» вышли уже после начала так называемой «перестройки», в конце 1986 года, в газете «Советская культура».

Но в эти времена уже никто, как ни странно, не желал всерьёз о чём-то раздумывать, хоть у старого камня, хоть у новых ворот.

Смута

Дурную подоплёку нового времени Леонов разгадал не сразу, — и всё равно он был одним из немногих, понявших суть свершающегося достаточно скоро.

Одиннадцатого марта 1985 года генеральным секретарём ЦК КПСС становится Михаил Горбачёв. 7 ноября того же года Леонид Леонов присутствовал на традиционном приёме в Кремле, слушал Горбачёва и вернулся домой крайне довольный, обнадёженный. Тогда многие разумные люди пережили минуты первичного очарования, веры в добрые и долгожданные перемены. Геронтократия давно стала невозможной, эпоху позднего брежневизма Леонов презирал — а тут появился молодой, улыбчивый, бойкий лидер.

Первые нехорошие подозрения появились у Леонова в начале 1987 года.

Тогда, в феврале, состоялось торжественное собрание в Большом театре по случаю 150-летия со дня смерти А. С. Пушкина.

Незадолго до начала заседания Леонов в задумчивости прогуливался за кулисами и к нему сами подошли Горбачёв и Александр Яковлев.

Настроение у обоих было, как рассказывал Леонов своему знакомцу Арсению Ларионову, «бодрое, если не сказать весёлое».

«Слово за слово, разговор о перестройке, — пересказывает мемуарист слова Леонова, — спрашиваю, верят ли они, что из затеи этой выйдет что-нибудь стоящее. Горбачёв рассмеялся. „Ничего-ничего, Леонид Максимович, помните, как у Пушкина в обращении к Чаадаеву: ‘Пока свободою горим, / Пока сердца для чести живы…’“ Я ответил: „Как же, как же не помнить юношеский порыв Пушкина. Но вы-то уже немолоды для порывов души… Вам бы здравый смысл, целесообразность, народное счастье держать в уме, разве не так?!“ Но тут вступил в разговор Яковлев и басовито, сановно улыбаясь хитрыми глазами, добавил: „Разве это не цель серьёзных мужей: ‘Россия вспрянет ото сна, / И на обломках самовластья / Напишут наши имена!’ Так оно и будет!“».

— Может, им обломки государства нужны, чтоб имена свои написать? — желчно вопрошал Леонов.

Можно было б расценить его слова в те дни как стариковское брюзжание, когда б всё не было затем так грустно…

С именем Пушкина связан, к слову, другой показательный факт.

В 1987 году было опубликовано исследование П. Е. Щёголева «Дуэль и смерть Пушкина», где на женскую честь Натальи Николаевны Гончаровой была, что называется, брошена тень. Нынешнего читателя подобным сочинением уже не ошарашить, но для того времени книжка Щёголева была симптоматичной. Скоро на смену хотя бы документально подкреплённым трудам, вроде щёголевского, пойдут сотни едких, как кислота, поверхностных, площадных сочинений, посвящённых всем тем, чьи имена крепили и славили Россию.

«Советская культура» опубликовала тогда письмо Леонида Леонова, подписанное также Юрием Бондаревым, Петром Палиевским, Николаем Скатовым, о недопустимости покушений на честь поэта и потаканий пошлой толпе.

Их голоса конечно же не были услышаны.

В том же 1987 году в печати появился третий фрагмент романа «Пирамида»; публикацию осуществила газета «Правда».

Тогда ещё в главной советской газете не догадывались о том, какой разворот совершит страна в ближайшие годы, посему поинтересовались у писателя и общественного деятеля Валерия Ганичева, занимавшегося публикацией:

— Тут нет никакого подвоха? Критики коммунизма, например? Точно нет?

Ганичев передал эти слова Леонову. Он пожал плечами, ничего не ответив.

Леонов ещё наделся, что его предсказания поймут шире — без тех бессмысленных градаций, вроде «советский — антисоветский», что ничего, по сути, уже не могло объяснить.

— Я не верю в долговременность Западного мира, — сказал тогда Леонов в одном из интервью. — Он может разрушиться из-за любой случайности… Гайка попадёт в систему, и всё…

Можно представить, насколько скептически воспринимались тогда его слова жителями СССР, в том числе и недавними читателями Леонова.

Стоит признать, что в те годы авторитет русского писателя начнёт стремительно падать. Мы конечно же говорим о тех литераторах, что не потрудились над созданием мифа о собственном многолетнем диссидентстве при советской власти и не приняли участия в кампании по развенчанию всего и вся в русской истории.

* * *

Двадцать восьмого марта 1988 года Михаил Горбачёв и Леонид Леонов снова виделись на вечере в Художественном театре в связи со 120-летием со дня рождения Горького. Оба были в президиуме; между ними сидел Георгий Марков.

Горбачёв и Леонов перекинулись парой фраз — через Маркова. И наблюдавшие их из зала заметили, что Марков не сдвинулся с места, пока писатель и генсек говорили.

Леонов не без умысла рассказал генсеку, как в своё время просил передать Никите Хрущёву, чтоб тот не пренебрегал русским народом — ибо он ещё пригодится России. Какая ж Россия без народа! Хрущёв, говорят, был крайне раздражён леоновскими словами.

Михаил Сергеевич выслушал Леонова и ничего не ответил. Может, он не понял, о чём это вообще?

Теперь-то нам думается, что искренне веря в писательское право что-либо объяснять главе государства, Леонов не был лишён некоторой наивности.

Внук Леонова Николай Макаров однажды очень точно заметил: «У деда, несмотря на всю его мудрость и жизненный опыт, было странное представление, отчасти идущее из XIX века, что писатель должен говорить с правителем и учить его правильно управлять. Что литература должна делать власть умнее. Это некоторые архаичные подсознательные конструкции, но очень важные для него. Какой-то древний крестьянский архетип здесь чувствуется».

И когда годом позже, в 1989-м, с подачи Валерия Ганичева вновь зашёл серьёзный разговор о публикации «Пирамиды», Леонов вдруг ответил:

— Пусть генсек прочитает роман.

В том смысле, что генсеку будет полезно вникнуть в смысл книги и остепениться.

Ганичев принял слова Леонова всерьёз и попытался выйти на главу государства. Нашёл подходы к Раисе Максимовне Горбачёвой, она, по словам Ганичева, — «испугалась и сказала, что не может решить вопрос».

«Я попросил посоветоваться с самим. „Ну, не знаю…“ — был затухающий ответ», — вспоминает Ганичев.

— Ну и не надо, — отреагировал Леонов, когда Ганичев пересказал ему свои мытарства.

Весной 1989 года он вновь через знакомых обратится к Ванге с вопросом о романе. Ванга отзовётся и наговорит письмо к Леонову:

«Книга будет иметь четыре образа, — человек, Вселенная, Бог, демон…»

«У Леонида Леонова ещё есть жизненный потенциал. Он ещё поживёт…»

«Судьба этого писателя в литературе сложная, но счастливая. Много будут говорить о нём и после его смерти. Сейчас его ценят, но многие ему завидуют из-за его таланта и удачно выбранных тем. Роман будет переведён за рубежом — в Германии, Индии, Бразилии, Америке и во многих других странах мира…»