Читать книгу "Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы (сборник) - Джонатан Стагге"

Краткий обмен репликами между Дон Жуаном и Доном Феликсом прошел вполне благополучно; но затем наступил деликатный момент.

Хоть, по твоим словам, пришел меня убить ты, —

декламировал Пол – Дон Жуан, —

Пред тем, как умереть, давай просушим горло.Ведь шерри – это кровь Севильи уроженца.Так окажи же честь коль не душе моей,То винным погребам.

После какового высказывания он должен был взять со стола один бокал, а другой жестом предложить Дону Феликсу. Так Пол и сделал: небрежно взял свой бокал и гостеприимным жестом указал на пустой стол. По аудитории пробежал шепоток удивления.

О, если бы я знал, что это только шерри, —

не обращая ни на что внимания, ответствовал Мартин, —

Но смерть скрывалась в винах и покрепче.

Мгновенное недоумение публики прошло, и сцена продолжилась. Одним смертоносным глотком Пол опорожнил бокал с его похожим на шерри содержимым и разразился длинным монологом, великолепной тирадой, – глядя в лицо смерти, которой грозил приход Дона Феликса, он по-прежнему высмеивал добродетель и восславлял порок и нераскаянность. При всей энергии, с какой Пол произносил ее, Мартин заметил, что страх сцены, о котором они говорили перед спектаклем, становится, как ни странно, все более ощутимым. Зрачки у Пола расширились, руки дергались, все тело била какая-то непонятная дрожь.

Наконец монолог, длившийся целых четыре минуты, оборвался, и Мартин с гневным рыком отбросил в сторону меч.

Зловонной кровью не оскверню клинок свой!Нет! Я лучше вырву лживый твой язык!

И, накинувшись на Пола, он вцепился ему в горло.

Удушение всегда трудно играть на сцене. Душитель должен всем своим видом показывать, что прилагает максимум усилий, хотя на самом деле не напрягается нимало, а жертва, извиваясь в конвульсиях, должна изображать покорство судьбе. В ходе прежних репетиций Мартин просто привык играть злобную, рвущуюся наружу ярость, предоставляя все остальное на долю Пола.

Сегодня он был великолепен. Все члены его в какой-то момент задергались – и тут же застыли. Голова откинулась назад, и даже черты лица исказились. Мартин сначала подумал, что дело все в освещении, но нет, щеки Пола посерели и ввалились, глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит.

Готовясь произнести финальные строки – формулу свершившегося отмщения, – Мартин выпустил тело, и оно скорчилось в позе, которую раньше Пол на репетициях никогда не принимал. Выглядело это одновременно гротескно и жутковато: торс походил на выгнувшееся дугой удилище, оба конца которого упираются в пол: один конец – голова жертвы, другой – пятки. Было в этой позе смерти что-то до странности убедительное и в то же время несколько шокирующее.

Изображая злорадную реакцию убийцы, свершившего правое дело, Мартин отступил от тела. Свет начал постепенно гаснуть, но сама сцена четко запечатлелась в его сознании. Он видел ужасную неподвижность трупа и застывшую на лице макабрическую улыбку – еще одно новшество в игре Пола, где сатира и небыль сливаются с жуткой действительностью. На миг Мартин ощутил полную правдивость всей этой финальной сцены. Возникло ощущение, какого раньше он не испытывал, – абсолютного слияния актера и роли. Он, Мартин, был Доном Феликсом, убийцей. И еще в глаза ему бросились две различные и равно случайные детали. Самоновейшая трубка Пола выпала во время борьбы из кармана и валялась теперь на полу, под изогнутым телом, а на столе, там, где стоял бокал, белел клочок бумаги, которого не значилось ни в каком реквизите.

Свет окончательно погас. Наступила полная тишина, которую оборвал взрыв аплодисментов, какого обычно не услышишь от такой крохотной аудитории. Свет убывал так медленно, что Мартин все еще смутно улавливал контуры окружающего. Он видел, что Пол расслабился, странная неподвижность прошла, но он по-прежнему лежал на полу. Мартин удивленно шагнул в его сторону. Позади послышался шум – это рабочие сцены убирали декорации. Он склонился над Полом, не зная толком, что ожидал увидеть.

Пол Леннокс лежал неподвижно. Дышал тяжело, словно при крайнем изнеможении. Мартин слегка прикоснулся к его лицу. Оно было покрыто потом, губы дрожали.

– Свет! – Мартин уж и не помнил, как разогнулся, как не узнал собственного голоса. – Свет, ради бога! – Мучительный крик разорвал тишину. Послышались встревоженные голоса. Внезапно загорелись все люстры – сноп ослепительного огня. Не отрывая испуганного взгляда от Пола, Мартин увидел, что все его члены снова пришли в движение, голова задергалась. Он издал сдавленный стон.

– Мартин! – выдохнул Пол. – Потри мне руки! Они… – О господи! Поддержи меня! Поддержи! Я не могу… – Конвульсии усилились. Мартин уже понял, что за этим последует. Вновь эта нечеловеческая дуга. Та же застывшая улыбка.

Публика потянулась к маленькой сценической площадке. Дрексель отчаянно пытался восстановить свое главенствующее положение, совершенно не представляя, впрочем, что с ним делать в случае успеха. Мартин задрожал, сделал шаг в сторону и столкнулся с рабочим сцены, который, оказавшись в этой атмосфере всеобщей растерянности, просто решил не обращать на нее внимания и продолжал делать свое дело. Сейчас он выносил стол, стоявший посреди сцены. На нем все еще оставался клочок бумаги.

Мартин схватил его за руку.

– Ради всего святого, Джо! Верни стол на место!

– Что это за муха тебя укусила?

Вместо ответа Мартин указал на клочок бумаги. Рабочий поставил стол и почтительно отступил на несколько шагов. Даже он читал про Семерых с Голгофы.

Пол Леннокс умер в судорогах в университетской клинике 20 апреля, в шесть минут второго в ночь на пятницу, через тринадцать дней и примерно один час после убийства доктора Хьюго Шеделя.

Не кто иной, как выходящий на пенсию ученый и педагог доктор Джозеф Грисуолд кое-как успокоил немногочисленную публику и вместе с Маком и еще одним рабочим сцены отвез Пола на своей машине в клинику. Мартин в сопровождении Алекса, Синтии и Моны последовал за ним пешком. На воздухе ему стало полегче. Все, казалось, были уверены, что с Полом случился внезапный припадок, вызванный тем, что в сцене удушения Мартин просто перестарался, и смотрели теперь на него со смесью осуждения и удивления.

Он и сам был бы счастлив, коли общее мнение оказалось бы верным, а он ошибается. Но ведь были же, были симптомы, которые он заметил слишком поздно, была эта странная история с бокалами, и был клочок бумаги с устрашающим символом виньяров.

По дороге никто из четверых не вымолвил и слова, пока не дошли до клиники. В приемном покое их ожидали доктор Грисуолд и молодой врач-практикант. Грисуолд заговорил первым.

– Не надо тешить себя ложными надеждами, – сказал он. – Доктор Эванс дает ему не больше часа-двух жизни.