Читать книгу "Взгляни на дом свой, ангел - Томас Вулф"

И в этой комнате, где умерло столько стремительно запечатленных дней, возникло сожаление и ощущение чуда — воспоминание, которое не умрет, воспоминание о чем-то странном и проходящем.

— Черт! Как жаль! Он был отличный парень! — сказали люди.

Когда над пустынными улицами забрезжил серый свет и первый трамвай задребезжал, подъезжая к площади, они вошли в маленькую закусочную, где он провел в дыму и за кофе столько предрассветных часов.

Юджин заглянул внутрь и увидел, что они были там все вместе, как много лет назад, как кошмарное подтверждение пророчества: Макгайр, Коукер, усталый раздатчик и дальше в углу — печатник Гарри Тагмен.

Люк и Юджин вошли и сели у стойки.

— Господа! Господа! — звучным голосом сказал Люк.

— Здорово, Люк! — рявкнул Макгайр. — Когда же ты научишься уму-разуму? Как живешь, сынок? Как ученье? — сказал он Юджину и несколько секунд смотрел на них пьяными добрыми глазами; мокрая сигарета смешно прилипла к его нижней губе.

— Генерал, как дела? Что вы пьете теперь — скипидар или лак? — сказал моряк, грубо щекоча его заплывшие жиром ребра. Макгайр крякнул.

— Кончено, сынок? — тихо спросил Коукер.

— Да, — сказал Юджин.

Коукер вынул изо рта длинную сигару и малярийно улыбнулся ему.

— Чувствуешь себя получше, сынок, а? — сказал он.

— Да, — сказал Юджин, — гораздо.

— Ну, Юджиникс, — деловито сказал моряк, — что будешь есть?

— Что тут имеется? — сказал Юджин, глядя на засаленное меню. — Не осталось ли жареного китенка?

— Нет, — сказал раздатчик, — был, но весь вышел.

— Как насчет фрикассе из быка? — сказал Люк. — Это имеется?

— Фрикассе из быка не для такого здорового быка, сынок, — сказал Макгайр.

Их бычий смех мычаньем разнесся по закусочной. Собрав лоб складками, Люк заикался над меню.

— Ж-жареный цыпленок по-мэрилендски, — бормотал он. — По-мэрилендски? — повторил он с деланным удивлением. — Разве это не прелестно? — жеманно спросил он, оглядываясь по сторонам.

— Мне дайте бифштекс не больше чем недельной давности, — сказал Юджин, — хорошо прожаренный, а также топор и мясорубку.

— А зачем мясорубку, сынок? — сказал Коукер.

— Для мясного пирога, — ответил Юджин.

— Мне того же, — сказал Люк, — и пару чашек мокко не хуже, чем дома у мамы.

Он ошалело оглянулся на Юджина и разразился громкими «уах-уах-уах», тыча его под ребра.

— Где вы сейчас служите, Люк? — сказал Гарри Тагмен, вытаскивая нос из кружки с кофе.

— В н-настоящее время в Норфолке на военно-морской базе, — ответил Люк. — Обеспечиваем безопасность лицемерию.

— Ты когда-нибудь бывал в море, сынок? — сказал Коукер.

— Всеконечно! — сказал Люк. — За пять центов трамвай домчит меня до пляжа в любую минуту.

— В этом парне были задатки моряка еще в ту пору, как он мочил простыни, — сказал Макгайр. — Я это давно предсказал.

Деловито вошел «Конь» Хайнс, но замедлил шаг, увидя молодых людей.

— Берегись! — прошептал моряк Юджину с сумасшедшей усмешкой. — Ты следующий. Он так и вперил в тебя свои рыбьи глаза. Он уже снимает с тебя мерку.

Юджин сердито оглянулся на «Коня» Хайнса и что-то буркнул. Моряк прыснул как безумный.

— Доброе утро, господа! — сказал «Конь» Хайнс тоном аристократической печали. — Мальчики, — сказал он, печально подходя к ним, — я был очень расстроен, услышав про ваше несчастье. Будь этот мальчик моим родным братом, я не мог бы быть о нем более высокого мнения.

— Хватит, «Конь»! — сказал Макгайр, поднимая четыре жирных протестующих пальца. — Мы видим, что вы скорбите. Если вы будете продолжать, то можете впасть от горя в истерику и расхохотаться. А этого мы не вынесем, «Конь». Мы большие сильные мужчины, но у нас была тяжелая жизнь. Молю, пощадите нас, «Конь».

«Конь» Хайнс не обратил на него внимания.

— Он сейчас у меня, — сказал он мягко. — Я хочу, чтобы вы, мальчики, зашли попозже поглядеть на него. Когда я кончу, вы его не узнаете.

— Черт! Исправление ошибок природы! — сказал Коукер. — Его мать будет довольна.

— У вас похоронное бюро, «Конь», — сказал Макгайр, — или институт красоты?

— Мы знаем, вы сделаете все в-в-возможное, мистер Хайнс, — сказал моряк с живой увлеченной неискренностью. — Поэтому мы и обратились к вам.

— Вы будете доедать свой бифштекс? — спросил раздатчик Юджина.

— Бифштекс! Бифштекс! Это не бифштекс! — пробормотал Юджин. — Теперь я понял, что это такое. — Он встал с табуретки и подошел к Коукеру. — Можете вы спасти меня? Я умру? У меня больной вид, Коукер? — спросил он хриплым шепотом.

— Нет, сынок, — ответил Коукер. — Не больной, а безумный.

«Конь» Хайнс сел у другого конца стойки. Юджин, Опираясь на засаленный мрамор стойки, запел:

Хей-хо, хей-хо, стервятник,

Дерри, дерри, дерри-о!

— Заткнись, дурак!! — вполголоса хрипло сказал моряк и ухмыльнулся.

Сел стервятник на скалу

Дерри, дерри, дерри-о!

Снаружи в юном сером свете энергично пробуждалась жизнь. Трамвай медленно свернул в поперечную улицу после того, как вожатый высунулся в окно и аккуратно перевел стрелки длинным крюком, выдувая теплый туман дыхания в холодный воздух. Полицейский Лесли Робертс, худой и желчный, апатично прошаркал мимо, помахивая дубинкой. Негр-уборщик из аптеки Вуда быстро вошел в почтамт за утренней корреспонденцией. Дж. Т. Стирнс, железнодорожный агент, ждал на тротуаре напротив трамвая, идущего к вокзалу. У него было красное лицо, и он читал утреннюю газету.

— Вон они ходят! — внезапно крикнул Юджин. — Как будто они не знают про это!

— Люк, — сказал Гарри Тагмен, отрываясь от газеты, — мне было очень грустно узнать про Бена. Он был чудесный парень. — И он снова занялся чтением.

— Черт побери! — сказал Юджин. — А мы и не знали!

И он разразился неудержимым всхлипывающим смехом, который рвался из него со свирепой яростью. «Конь» Хайнс хитро посмотрел на него. А потом опять занялся своей газетой.

Братья вышли из закусочной и направились домой среди утреннего оживления. Сознание Юджина продолжало возиться с пустяками. На улицах слышалось морозное потрескивание и грохот жизни: хищное дребезжание колес, скрип ставен; перламутровое небо приобрело холодный розовый оттенок. На площади вожатые стояли среди своих трамваев, громко болтая в клубах пара. В «Диксиленде» была атмосфера изнеможения, нервного истощения. Дом спал; на ногах была одна Элиза, зато в ее плите потрескивал яркий огонь и она была полна деловитости.