Читать книгу "Русский Моцартеум - Геннадий Александрович Смолин"

свидетельствовали о «внутреннем разложении». Правда, описанные изменения трупа относятся к области фантазий: в поддержку еще в античности выдвинутого ошибочного положения, будто растительные яды не вызывали окоченения трупа, привлекалась даже смерть папы Климента XIV, в миру Ганганелли, известного тем, что в 1773 году им был ликвидирован орден иезуитов. «Мягким и эластичным» тело Моцарта осталось из-за скопления воды в тканях, из-за отека, характерного для финального отказа почек. В известном смысле Карл Томас, казалось, верил в неестественную смерть отца. В целом этот так называемый «Анти-Карпани» много короче и содержательнее «Карпаниевой защиты Сальери». Но без чтения статьи Карпани многие возражения тут были бы непонятны. По природе несколько склонный к флегме, Карл Томас Моцарт свой ответ более четверти века держал в ящике стола, но и не расставался с ним. «Habent sua fata documenta!»(«У документов своя судьба!») Может, публикацию остановила смерть Карпани и Сальери, и он решил, что долгий спор, всерьез захвативший даже газеты, на этом закончен. Но наступившее затишье было обманчивым.

Сомнительная во всех отношениях защита Карпани имела не только прелюдию. Вскоре последовало и продолжение: рано умерший Александр Пушкин, чуть старше Моцарта в свои 37 лет, в 1830 году написал маленькую трагедию «Моцарт и Сальери». Все Карпаниево красноречие, употребленное им в пользу Сальери, казалось, не произвело на него особого впечатления, впрочем, как и свидетельство Гуммеля, в чьих набросках к биографии Моцарта (1828) можно найти следующие слова:

«Будто он предавался мотовству, я (за малыми исключениями…) считал неправдой; точно так же отбрасываю басню, что Моцарт был отравлен Сальери; если даже последний и имел претензии к гениальности первого, нанесшей вред в те времена итальянскому вкусу, то Сальери был все же слишком честным, реально мыслящим и всеми почитаемым человеком, чтобы его можно было заподозрить даже в самой малой степени…»

Наш великий поэт Александр Сергеевияч Пушкин в творчестве сенсаций не любил. Именно ему в связи с уже названной трагедией принадлежат слова: «Обременять вымышленными ужасами исторические характеры и не мудрено и не великодушно. Клевета и в поэмах всегда казалась мне непохвальною».

События конца 1823 и начала 1824 годов не давали, видимо, Пушкину покоя. Это, прежде всего, неожиданно всплывшие в феврале 1824 года сообщения французских газет, которые и побудили 3. фон Нойкома взяться за перо. Затем поэта, конечно же, озадачило распространение стихотворения Басси и навело на мысль об умышленном и целенаправленном разглашении каких-то неизвестных аспектов. Чужой, недавно прибывший в Вену молодой поэт со всей открытостью в стихотворной форме оскорблял убелённого сединой императорского чиновника. Его памфлет прошел даже цензуру, и он не был арестован, его только несколько раз вызвали в полицию, но обошлись вполне пристойно; в сущности – ничего не произошло! Да, выборочно были опубликованы его высказывания, занесенные в протокол, но в конце концов над делом повисла мертвая тишина. Ситуацию не изменило и то, что директор придворного театра Мориц граф фон Дитрихштайн, масон, тут же после происшествия в венском Редутензале направил по этому поводу два письма начальнику полиции графу Иосифу фон Седльницки.

После того как письма остались без ответа, Дитрихштайн в конце мая пишет вновь:

«Дорогой друг!

Полагаясь на мои записки от 23 и 24 с. м., я не беспокоил тебя целую неделю, надеясь более спокойным путем достичь своей цели, что и пытался сделать. Однако мне это не удалось, и поскольку вообще все, что бы я ни предпринимал, дается нелегко, а использовать человеческий и дружеский долг теперь непозволительно, я вынужден ступить на официальный путь, ибо наши законы не разрешают, чтобы некто, печатая, что определенное лицо отравлено ядом, не называл преступника и не указывал оного; или чтобы, опять же не называя его, когда уличная молва и иностранные газеты трубят о его имени, подтверждал сие печатным образом. Следовательно, я с полным правом могу полагать, что Басси, взывая к небесам об отмщении на голову отравителя Моцарта, этого отравителя знает и подразумевает, а также могу и спросить его: имеет ли он в виду, ссылаясь на французские газеты, Сальери? Несколько строк в какой-нибудь театральной газетке, где Басси сказал бы: „Я, введенный в заблуждение безосновательными слухами, сожалею, назвав Моцарта отравленным“, – избавили бы меня от оного неприятного, но и вынужденного принуждения.

Твой Дитрихштайн».

Но Басси и не думал отрекаться от сказанного, более того, скудным результатом всего стала письменная полемика между Дитрихштайном и Басси – это уже само по себе примечательно! – причем никто, кажется, и не пытался придираться к неопределенным отговоркам Басси, а поэт при этом беззастенчиво позволял себе даже поддразнивать Дитрихштайна. Это заставило того написать на имя начальника полиции еще одно письмо, в котором он в качестве доказательства цитировал одну строфу из одиозной поэмы веронца. Напрасно, друг его молчал. Создавалось впечатление, что «полиция совсем не желала вмешиваться в это дело» (Гугиц). Только месяц спустя после бетховенской академии, 24 июня 1824 года, появляется «протокол допроса, снятый в присутствии императорской и королевской дирекции полиции в Кертнер-округе, нижеуказанного лица по поводу стихотворения, сочиненного им в честь композитора ван Бетховена». И здесь Басси не дал никаких объяснений, довольно дерзко заявив, что «об этой сплетне» впервые он узнал из переписки с Дитрихштайном, да, он сослался на цензуру, со стороны которой не было никаких претензий по поводу его стихов. Он вышел героем из переделки, власти же на все предпочли смотреть сквозь пальцы: «При таком повороте событий преследование автора не может иметь места… он слывет спокойным, искусным и благопристойным человеком. Вена, 5 июля 1824 года. – Перса».

Единственное, что произошло, так это уход Сальери на пенсию; это случилось 1 июля 1824 года.

Без сомнения, А. Пушкин знал обо всем этом. Он был принят в салоне австрийского посла в Петербурге графа Людвига Фиккельмона (1777–1857), с которым состоял в дружеских отношениях. Поэт был близок и к влиятельным кругам, ему передавали появлявшиеся на Западе, но запрещенные царской цензурой книги и периодику. Через дипломатическую почту он имел доступ и к другим секретным документам, то есть он всегда был «аn courant de tout» (в курсе).

Конец работы над маленькой трагедией «Моцарт и Сальери» помечен 26 октября 1830 года, перед этим был «Скупой рыцарь», после – «Каменный гость». В вынужденной замкнутости имения Болдино в Нижегородской губернии он закончил «Евгения Онегина», написал более двух дюжин стихотворений, несколько повестей и уже названную нами маленькую трагедию, объемом чуть меньше десяти страниц. Пушкину шел тогда 32-й год.

При чтении этой полной контрастов