Читать книгу "Хрущевская "оттепель" и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг. - Юрий Аксютин"

— Один распоясался так, что стремится стать над Президиумом ЦК, а другой без году неделя работает на производстве, а уже Герой Социалистического Труда. А Никита Сергеевич или не хочет замечать всего этого, или поощряет. Он заболел манией величия, ему надо уйти со всех постов, а мы не будем ничего припоминать ему.

С ним согласился Косыгин. Он высказал убеждение, что полумерами здесь, без освобождения от всех постов не обойтись. В его резком, даже нервозном выступлении «чувствовались нотки личной обиды и некоторой неприязни к Хрущеву». Особо он напирал на организуемую главой партии и правительства «групповщину» и «интриги» среди членов Президиума ЦК. Стиль работы Хрущева он назвал неленинским.

— Все сам, все сам! — говорил Косыгин, не в силах сдерживать свои чувства. — Письма льстивые рассылаете, а критические нет. Интриговали — вы не радуетесь росту людей.

Напротив, Микоян, взывая к объективности, назвал деятельность Хрущева «большим политическим капиталом партии». Он говорил о подъемах и спадах в работе Хрущева, о его большой энергии и вместе с тем о некоторых «юзах» в его политической деятельности.

— Да, Никита Сергеевич действительно за последнее время стал вспыльчив, раздражителен, допускает оскорбление товарищей — очевидно, это связано с определенными трудностями. Но какой бы резкий разговор с ним не состоялся, потом к нему всегда можно подойти, поговорить, объясниться, — он всегда выслушает, он незлопамятный, объективный в оценке товарищей. Здесь говорилось, что ему надо пойти в отставку. Вряд ли можно с этим согласиться. Может быть стоит, наверняка стоит разделить посты. Никита Сергеевич пользуется авторитетом у нас и во внешнем мире. Для такого масштаба деятельности он еще не стар. А Полянский и Косыгин молоды и рассуждают не совсем правильно и продуманно. Надо крепко покритиковать Никиту Сергеевича, он исправит положение, а нам всем надо больше ему помогать.

Общий смысл сказанного Микояном был таков:

— Товарищ Хрущев должен остаться у руководства партии. Но его надо разгрузить, а неправильное отсечь.

Не согласился с этим выступлением Подгорный. Он стал говорить об ошибках, допущенных Хрущевым в управлении промышленностью и сельским хозяйством, о потакании собственному культу личности.

— О состоянии готовности страны к обороне мы не в курсе дела. Никита Сергеевич допустил много просчетов в вопросах сплочения социалистического лагеря. Разделить посты, конечно, надо. Но оставлять на каком-нибудь из них Никиту Сергеевича не следует. Как это отразится? Определенные издержки будем нести. Но это делать надо. И лучше всего, если бы он сам попросил освободить его.

Итоги прениям взялся подвести Брежнев. Из цитированного выше чернового конспекта, сделанного заведующим общим отделом В.Н. Малиным, запись фиксирует только следующие его слова:

— Согласен со всеми. С вами, Никита Сергеевич, я прошел с 38-го года. В 57-м боролся за вас. Не могу вступить в сделку со своей совестью.

А далее в этой записи следуют предложения: освободить Аджубея от обязанностей редактора «Известий», освободить Харламова от обязанностей председателя Комитета по радио и телевидению, освободить Хрущева от занимаемых им постов.

Вслед за этим для проформы спросили секретарей ЦК Андропова, Демичева, Ильичева, Рудакова и Титова, а также председателя парт-комиссий при ЦК Шверника, согласны ли они с постановкой такого вопроса и нет ли у них своих предложений. Все они согласно закивали головами. И тут попросил слова Микоян и сказал, что присоединяется ко всему тому, что здесь было сказано.

Лишь после этого попросили высказаться Хрущева. Сильно расстроенный и подавленный, он все же нашел в себе силы и заставил себя выразить признательность всем за критические замечания по его адресу. Но посетовал, что этих замечаний ему не высказывали раньше. Сказав, что все его силы, опыт, жизнь были посвящены партии, что он был и будет до конца ей верен, Никита Сергеевич заплакал.

— Я не могу с вами бороться, — продолжил он, взяв себя в руки. — Идеология и основа у нас с вами одна. Я уйду и драться не буду. Рад за Президиум, что он такой зрелый. В этом есть и моя крупинка…

Он еще раз попросил извинения, если кого-то когда-то обидел, допустил грубость — «в работе все могло быть». Главным своим недостатком Хрущев назвал слабость характера, доверчивость и доброту, а также, может быть, еще чего-то, что сам не замечал. Однако ряд предъявленных ему претензий им были категорически отвергнуты.

— Меня обвиняют в совмещении постов первого секретаря ЦК и председателя Совмина. Но ведь я сам этого не добивался. Этот вопрос решался коллективно, а некоторые из вас, в том числе и Брежнев, даже настаивали на этом. Моя ошибка в том, что я нерешительно противился вашему настоянию.

Далее он коснулся внешней политики, приводил аргументы в защиту предпринятых в свое время мер во время Суэцкого, Берлинского и Карибского кризисов, — ведь все эти вопросы решались коллективно…

— Так почему сейчас поднимается вопрос и ставится все это мне в вину? Некоторые говорят здесь о более решительных мерах против Китая… Говорить можно все. Но вот как сделать конкретно, никто не может рекомендовать. Отношения с Китаем — это очень сложный вопрос. Вы с ним тоже столкнетесь не один раз и будете иметь много сложностей и неприятностей. —… Я понимаю, что это моя последняя политическая речь, как бы сказать, лебединая песнь. На пленуме я выступать не буду. Но хотел бы обратиться к пленуму с просьбой…

— Этого не будет, — поспешил категорически прервать его Брежнев.

— Да, да, — поддержал Суслов.

У Хрущева на глазах снова навернулись слезы.

— Ну что ж, — нашел он в себе силы закончить, — я готов ко всему… Прошу написать заявление о моей отставке, я подпишу… Если вам нужно, уеду из Москвы.

— Зачем это делать? — раздался чей-то голос.

— Ни к чему, — поддержали другие.

Все были рады, что все так благополучно кончается, что Хрущев соглашается на капитуляцию. Он же может быть искренне, а может быть, чтобы подыграть им, сказал:

— Если у вас пойдут дела хорошо, я буду радоваться и следить за сообщениями газет.

В записи Малина конец речи Хрущева выглядит несколько иначе:

— Не прошу милости. Вопрос решен. Я сказал товарищу Микояну — бороться не буду. Зачем искать краски и мазать вас? Радуюсь: наконец, партия выросла и может контролировать любого человека. Собрались и мажете человека говном, а я не могу возразить. Выражаю просьбу об освобождении. Если надо — как надо поступить, так и поступлю. Где жить?

Объявили перерыв на обед. Хрущев отказался там присутствовать. Его не задерживали, и он уехал домой. Уже без него обсуждали другие вопросы. Кого рекомендовать пленуму ЦК новым первым секретарем, а кого — главой правительства? Назывались три кандидатуры: Косыгина, Подгорного и Брежнева. Председателем Совета министров решили рекомендовать Косыгина. Это было обусловлено еще раньше. Именно аргумент, что он может занять этот пост, окончательно склонил его к участию в намечавшемся перевороте. Подгорный, которого предложил Брежнев, сам отказался от поста первого секретаря, мотивируя тем, что есть люди моложе. И прямо указал на Брежнева. «Возражений, конечно не было, — свидетельствовал Шелест, — но надо было видеть, как Брежнев просиял». Тут же он внес предложение учредить должность второго секретаря ЦК и избрать на эту должность Подгорного. Все согласились. А кто сделает доклад на пленуме? Брежнев отказался: