Читать книгу "Вирикониум - Майкл Джон Харрисон"

Когда он наконец достиг башни Великого Каира на Монруж, то понял, что боится туда войти. Казалось, кто-то нарочно распахнул в ней все двери и окна — это было хорошо видно при безжалостном свете луны.

Внутри лежали сотни подручных карлика: они поубивали друг друга, едва настала ночь. Больше всего трупов оказалось на лестнице и в коридорах, между торопливо возведенными перегородками, отделяющими конторы от комнат для допросов. На стенах застыли жесткие, странных очертаний тени. Никто не успел ничего сделать. Одни сжимали в руках клочья волос и воротников, вырванных в драке, другие — ножи, бритвы и самодельные шнуры-удавки. У большинства на руках и лице темнели укусы. Огромные, блестящие, совершенно противоестественные мухи — холод сделал их вялыми — при ярком лунном свете перелетали с одной раны на другую с какой-то неумолимой упорядоченностью, издавая сухое гудение, которое резко обрывалось, как только они садились на очередную жертву, и также неожиданно начиналось снова.

Эшлим, онемев, следил за ними. Он заставил себя подняться по лестнице в комнату, которую помнил по прошлым визитам, надеясь найти там кого-нибудь, кто проводит его к Великому Каиру. В комнате явно пытались устроить поджог. Захватчики разломали стол и пропитали собственные плащи маслом, а потом прижимали тлеющую ткань к перегородке — теперь она вся была в почерневших отверстиях. Кроме того, они попытались сжечь документы, частью разбросав их по полу, частью свалив в камин. В конце концов они бросили это занятие и закололи друг друга ножами для резки бумаги прежде, чем пламя занялось.

Эшлим поднял несколько бумаг.

«Наше положение с каждым днем становится все более шатким…»

«Братья Ячменя называют имена…»

«Теперь на всех воротах стоит отборная стража…»

Он снова швырнул бумаги на пол, но в его голове стоял отвратительный гул, который следовал за ним из коридора в коридор, с лестницы на лестницу — с тех пор, как он вошел в башню.

Во всех служебных помещениях было одно и то же. Эшлиму показалось, что из медного раструба доносится шепот, но когда он заговорил, никакого ответа не последовало — лишь долгий вздох эха. Он уже знал, что остался один в мире, о котором карлик так часто говорил.

«Интриги, удары из-за угла… и огромные мухи на всем, что вы едите».

Эшлим вытер лоб: если бы не осторожность, он застрял бы там навсегда. Этот мир преследовал карлика всюду, куда бы он ни пошел; это была атмосфера, которая окружала его, ядовитая, расползающаяся, как запах «Бальзама Альтаэн». Он принес ее с севера — а может быть, и с небес, — и она накрыла город.

«Две тысячи человек были брошены в огонь за один день. Эти люди устроили заговор».

Эшлим пробирался в более старые помещения, и мухи тучами поднимались в воздух. Всюду мертвецы… Они лежали ничком, точно нюхали апельсиновую кожуру и прочий мусор, усеивавший коридоры, залитые мрачным пунцовым светом. Ожидая смерти, они писали на стенах собственной кровью.

«На север»…

«Долой!»…

«Возвращайтесь, трусы!».

Их побуждения столь сильно отдавали простым зовом крови, что казались почти беспочвенными.

«Мы — со второго этажа!»

На запястье Эшлиму опустилась муха. Ее длинные крылья напоминали клочки бумаги, и лап у нее было слишком много — он никогда не видел таких мух, по крайней мере в Вирикониуме. Художник вздрогнул и согнал ее. Уж больно нехорошо она на него таращилась.

В конце концов он нашел дорогу в покои Великого Каира, куда карлик уже неделю, если не больше, никого не впускал — боясь чумы, боясь Братьев Ячменя и их осведомителей, которые к настоящему времени знали почти все, а больше всего собственных подчиненных, которые к тому времени окончательно вышли из подчинения, В комнатах было грязно и холодно, всюду бегали кошки — карлик утверждал, что это единственные создания, которым можно доверять. У самых дверей растянулся клерк. Похоже, он лежал тут уже несколько дней. Его горло было перерезано от уха до уха куском жесткой проволоки. От некогда полированного пола пахло кислятиной. Кошки вытаскивали кости с остатками мяса и куски пирога из-под черепков посуды, которую он нес на подносе, высовывали розовые язычки и без малейшей брезгливости лакали липкий «служанкин кофе» из длинных луж. Эшлим подошел к окну и распахнул его.

Он выглянул наружу, ожидая увидеть Высокий Город, раскинувшийся в лунном свете, но обнаружил, что смотрит на холодные хребты какого-то высокогорного северного плато. Дождь лил со свинцового неба, промывая грязные дорожки между разваливающимися каменными пирамидками и разрушенными фабриками. Потом послышался звук, похожий на далекий звон колокольчика. Появилось несколько крошечных фигурок. Некоторое время они носились взад-вперед по грязи, а потом легли. Едкий металлический запах проник в комнату. Эшлим поспешно задержал дыхание, закрыл окно и отвернулся.

Две или три кошки прибежали с балкона и теперь сопровождали его, мурлыкая, до самой залы.

Белая пыльная ткань болталась на стенах, точно гигантский бинт. Пол был усеян отвратительным месивом из обглоданных костей, огрызков и фруктовой кожуры. Среди отбросов Эшлим обнаружил несколько книг, листы бумаги с набросками — полупознавательными, полунепристойными, — и, к своему ужасу, две маленьких работы Одсли Кинг: «Шезлонг в квартале Вителотте» и ранняя гуашь «Большая арка за Сокровенными Вратами». Последняя совсем размазалась, и восстановить ее было невозможно. В углу, рядом с мотками волос и ржавой лопатой валялся овечий череп, украшение пиршества, устроенного карликом в честь Толстой Мэм Эттейлы — в ту ночь, когда она пыталась предсказать ему будущее. Великий Каир швырнул его туда в приступе гнева или раздражения. Один апельсин, совершенно высохший, еще торчал из левой глазницы, цинично оглядывая почерневшие своды помещения, чьи перекрытия тысячелетиями впитывали дым странных курений и благовоний Послеполуденных Культур.

Посреди этого разгрома, окруженный баррикадой переломанной мебели, стоял Великий Каир.

На нем были темно-зеленые чулки и безрукавка, сшитая из зеленых кожаных ромбов. На голове красовалась широкополая соломенная шляпа с низкой округлой тульей, украшенная пучками совиных перьев, кукурузными початками и лакированными крыжовинами. Кем бы он ни был прежде, сейчас он казался Эшлиму нахальным ребенком-стариком. В одной руке он что-то крепко сжимал — что именно, Эшлиму было не разглядеть, а в другой — толстые, покрасневшие от работы пальцы Толстой Мэм Эттейлы, которая взирала на него почти по-матерински — торжественно и снисходительно. На площади Утраченного Времени ее узнавали по пышному платью из желтого атласа; сейчас она была именно в этом платье. Такого же цвета ленты обвивали ее мощное предплечье, на голове сиял венок из бессмертников. У ног странной пары веером лежали пять карт из гадальной колоды, которые должны были сгореть вместе с ветками бузины и старыми письмами, если бы Эшлим не спас их из огня в саду Одсли Кинг.

Depouillement — Оскудение, Холодная прибрежная полоса, затопляемая во время прилива. Глубоководные твари высовываются из воду. В небе стаи сов…