Читать книгу "Пенелопиада - Маргарет Этвуд"

Как ни печально, одна из них выдала тайну моего бесконечного тканья. Уверена, что это произошло случайно: молодые так беспечны! Должно быть, она ненароком обронила лишнее словечко или намек. Кто именно проговорился, я не знаю до сих пор: здесь, среди теней, они все держатся вместе, а стоит мне приблизиться — тотчас бегут прочь. Они меня сторонятся, как будто это я причинила им зло. А ведь я бы ни за что на свете их не обидела и, будь моя воля, не допустила бы того, что случилось.

Дело в том, что, строго говоря, тайна вышла на свет по моей собственной вине. Я велела моим двенадцати служаночкам — самым прелестным, самым обольстительным! — следить за женихами и держаться к ним поближе, пуская в ход все свое очарование. Никто не знал о моем распоряжении, кроме меня самой и этих служанок. Я не доверилась даже Эвриклее… теперь-то я понимаю, что это была грубая ошибка.

Затея плохо кончилась. Нескольких девочек изнасиловали, а остальные не устояли перед соблазном или благоразумно предпочли уступить домогательствам.

Для мужчин, гостивших в большом доме или во дворце, спать со служанками было в порядке вещей. Радушные хозяева нередко предлагали гостям рабынь для ночных забав. Но ни один гость не имел права развлекаться со служанками без разрешения хозяина — такой поступок приравнивался к воровству.

Однако в нашем доме не было хозяина. Так что женихи угощались прелестями рабынь так же беззастенчиво, как и мясом наших овец, свиней, коров и коз. Похоже, им и в голову не приходило, что они нарушают приличия.

Я утешала моих девочек, как могла. Они чувствовали за собой вину, и приходилось их успокаивать, да еще и выхаживать тех, которые подверглись насилию. Я препоручила это Эвриклее. Она кляла женихов, купала служанок и в утешение умащала их моим оливковым маслом с благовониями. Она исправно выполняла все, что от нее требовалось, но при этом не уставала ворчать. Должно быть, ее раздражало, что я благоволю этим девочкам. Она все твердила, что я их слишком балую, — того и гляди, начнут задирать нос.

— Ничего страшного, — говорила я служанкам. — Вы должны притворяться, что влюблены в них. Если они решат, что вы с ними заодно, то станут все вам рассказывать, и мы будем знать, что у них на уме. Этим вы хорошо послужите своему хозяину, и он будет очень доволен вами, когда вернется домой.

И они успокаивались.

Чтобы никто не заподозрил служанок в притворстве, я велела им отзываться непочтительно и грубо обо мне и Телемахе, как и об Одиссее. Они охотно втянулись в игру. Особенно ловко управлялась Меланфо Нежные Щечки — ей доставляло немало удовольствия придумывать всякие ехидные замечания на мой счет. В самом деле, разве это не прелестно, когда есть возможность соединить в одном действии послушание и бунт?

Впрочем, не стану утверждать, что это была только игра. Несколько служанок по-настоящему влюбились в мужчин, которые так бессовестно их использовали. Они думали, я ничего не замечаю, но я все прекрасно знала. Однако я не держала на них зла. Они ведь были так юны и неопытны, да и не каждая рабыня на Итаке могла похвастаться, что приглянулась молодому аристократу.

И самое главное — никакая влюбленность, никакие ночные похождения не мешали им по-прежнему доносить до моих ушей все полезные сведения, какие только удавалось добыть.

Только по недомыслию я полагала, что действую очень умно. Теперь я вижу, что поступала опрометчиво и сама навлекла на моих девочек беду. Но в свое оправдание могу сказать, что времени у меня было в обрез, я начинала отчаиваться и понимала, что должна обвести женихов вокруг пальца во что бы то ни стало.

Когда вышла на свет уловка с саваном, женихи вломились в мои покои посреди ночи и застигли меня за работой. Они разозлились не на шутку — не в последнюю очередь из-за того, что их перехитрила женщина, — и закатили страшный скандал. Мне пришлось поклясться, что я закончу работу так быстро, как только смогу, после чего безотлагательно изберу одного из них в мужья.

Этот саван стал притчей во языцех. «Пенелопина паутина», — говорили обо всяком деле, которое по неведомым причинам никак не удается довести до конца. Это словечко — «паутина» — мне не нравилось. Если мой саван — паутина, то, выходит, я — паук. Но у меня и в мыслях не было заманивать мужчин в свои сети — наоборот, я лишь пыталась не угодить в сети, расставленные для меня.

XVI. Дурные сны

И началось самое тяжкое из моих испытаний. Я плакала так безутешно, что, казалось, вот-вот превращусь в источник или реку, как в древних легендах. Сколько я ни молилась, сколько ни приносила жертв, сколько ни высматривала знамений, Одиссей все не возвращался. Вдобавок Телемаху уже не терпелось начать распоряжаться в доме самостоятельно. Двадцать лет я управляла дворцовыми делами почти в одиночку, но теперь он захотел утвердить свое право на власть и перехватить бразды правления. Он буянил в пиршественном зале, выступая против женихов так безрассудно, что я не сомневалась: еще немного — и их терпение лопнет. Я чувствовала, что Телемаха, как и всякого юнца в его возрасте, так и тянет ввязаться в какую-нибудь рискованную авантюру.

Так и случилось. Он улизнул с Итаки на одном из кораблей — отправился на поиски известий об отце, не удосужившись даже спросить у меня совета. Но я не могла позволить себе поддаться обиде: служанки донесли мне, что женихи, прознав о дерзкой выходке моего сына, тоже снарядили корабль и устроили засаду, чтобы напасть на него и убить на обратном пути.

Песни не лгут — глашатай Медонт тоже поведал мне об этом заговоре. Просто служанки успели раньше. И мне пришлось разыграть удивление, так как иначе Медонт — который не держался ничьей стороны — понял бы, что у меня есть свои осведомители.

Я заломила руки, и рухнула как подкошенная, и принялась плакать и голосить, и все служанки — и двенадцать моих любимиц, и остальные — подхватили мои причитания. Я осыпала их упреками, негодуя на то, что они скрыли от меня отъезд сына и не остановили его. И тут эта докучная старая наседка, Эвриклея, созналась, что вся вина лежит на ней одной: только она помогала Телемаху со сборами, а остальные ни при чем. Но все будет хорошо, поспешила добавить она: ведь боги справедливы.

Я хотела ответить, что до сих пор этого не замечала, — но сдержалась.

Когда становится совсем плохо — еще одна слезинка, и я в самом деле растекусь лужей, — мне, по счастью, всегда удается уснуть. А когда я засыпаю, я вижу сны. Та ночь выдалась щедрой на сны, как никогда. Вы нигде не прочтете о них — я не рассказывала их ни одной живой душе. Мне снилось, как циклопы размозжили Одиссею голову и пожирают его мозги; потом — как он прыгает за борт и плывет к сиренам, а те все поют чарующе, как мои сладкоголосые служанки, но уже тянут к нему свои жадные когти и вот-вот разорвут его на клочки; потом — как он наслаждается в объятиях прекрасной богини. Затем богиня превратилась в Елену и со злобной ухмылочкой уставилась на меня поверх голого Одиссеева плеча. Этот последний кошмар меня доконал. Я проснулась и взмолилась всем богам: пусть это будет лживый сон, из тех, что Морфей высылает из своей пещеры через врата слоновой кости, а не вещий, из тех, которые он шлет через роговые врата.