Читать книгу "Дневная книга (сборник) - Милорад Павич"

Я осталась без слов и без одежды, одна в пустой квартире, и у меня было лишь два выхода – выбраться отсюда в его мужской одежде или же ждать его возвращения. Тут мне пришло в голову поискать, не найдется ли случайно в квартире женских вещей. В каком-то сундуке я обнаружила чудесную старинную блузку, расшитую серебряными нитками, с монограммой «А» на воротнике. И юбку со шнуровкой. На изнанке я обнаружила вышитое слово «Roma». Все эти вещи были привезены из Италии. «Ими не пользовались целую вечность, но мне-то что мне за дело», – подумала я. Размер мне подошел, я оделась и вышла на улицу. Он сидел в ближайшем ресторане, ел гусиный паштет и пил сотерн. Когда он увидел меня, глаза его сверкнули, он встал и поцеловал меня гораздо более страстно, чем это пристало бы двум высоким девушкам, приветствующим друг друга вечером на улице. Во время этого поцелуя моя губная помада на его губах приобрела странный запах, и мы торопливо вернулись в его квартиру.

– Как идут тебе вещи моей тетки, – прошептал он и начал еще на лестнице раздевать меня. Влетев в квартиру, мы даже не успели закрыть дверь, а он был уже на мне, вытянувшись в струну, подобно прыгуну в воду, – ладони сомкнуты над моей головой, ступни с оттянутыми носками соединены друг с другом. Прямой, как копье, чей полет продолжается и тогда, когда самого копья уже нет. Больше я ничего не помню…

Быстрее всего человек забывает самые прекрасные моменты своей жизни. После мгновений творческого озарения, оргазма или чарующего сна приходит забытье, амнезия, воспоминания стираются. Потому что в тот миг, когда снится прекраснейший сон, в миг творческого экстаза или зачатия новой жизни человеческое существо на некоторое время поднимается по лестнице жизни на несколько уровней выше, но оставаться там долго не может и при падении в явь, в реальность, тут же забывает миг просветления. В течение нашей жизни мы нередко оказываемся в раю, но помним только изгнание…

* * *

Наши уроки музыки превратились в нечто совсем иное. Он, казалось, был околдован мною. Как-то раз сказал, что хотел бы показать мне свою мать и тетку. «Но, – добавил он, – для того чтобы их увидеть, придется отправиться в Котор, в наш фамильный особняк, который я только что получил в наследство. Это в Черногории. Война там закончилась, так что можно съездить». И показал мне старинный позолоченный ключ с головкой в виде перстня. Затем надел его мне на палец, словно обручился со мной. На руке этот ключ выглядел как кольцо с прекрасным сардониксом. В тот же миг со мной произошло что-то странное. Будто наяву я вдруг увидела его дом, правда, не снаружи, а изнутри, причем всего лишь на основе веса ключа воображение нарисовало передо мной какую-то расходящуюся вправо и влево лестницу. Тем не менее я ничего не ответила на его предложение…

2

Когда мы приехали в Котор, стояла тихая, безветренная погода. Лодки покачивались над своими перевернутыми отражениями, и казалось, будто моря нет вовсе. По белым склонам гор скользили черные тени облаков, похожие на быстро плывущие озера.

– Вечером здесь достаточно вытянуть руку, и ночь упадает тебе прямо на ладонь, – сказал он.

– Не говори, где твой дом, – попросила я, надевая головку ключа на палец, – мне кажется, я сама найду дорогу к нему, ключ приведет меня прямо к замочной скважине.

Так оно и получилось. Следуя за устремившимся к замку ключом, я оказалась на небольшой площади. Это была, как выяснилось, Салатная площадь, именно на ней находилось обиталище его предков – которский особняк семейства Враченов. На доме стоял номер двести девяносто девять.

– Что значит «врачен»? – спросила я его.

– Не знаю.

– Как не знаешь?

– Не знаю. Это по-сербски, а я не знаю сербского.

– Не валяй дурака! – воскликнула я.

На миг мы задержались под фамильным гербом. Над нашими головами два каменных ангела держали ворона на золотой ветке.

– Настоящая древность, – рассказывал он мне о доме, – в нем обитают звуки, которым более четырехсот лет. После Второй мировой войны, при коммунистах, особняк был национализирован. Недавно здешние власти вернули его нашей семье. Я знаю, что в четырнадцатом веке здание принадлежало вдове Михи Врачена, госпоже Катене. Катеной звали и мою мать…

Стены особняка были отделаны штукатуркой из красной кирпичной крошки. Но меня заинтересовало не это. Я сгорала от нетерпения увидеть дом изнутри. Повернула ключ в замке. Во дворе стоял каменный колодец. Огромный, еще более старый, чем особняк, он был наполнен звуками XIII века. Как только мы вошли, на меня повеяло запахами, которые пережили не одно столетие, и я подумала, что враждебный дух любого жилища может на самом пороге отпугнуть женщину, не позволив ей войти. Дом был невероятно запущенным и грязным. Тут же я увидела расходящуюся на две стороны лестницу. И сразу ее узнала. Стены вдоль лестницы были украшены фресками какого-то итальянского живописца по имени Наполеон д’Эсте. Впрочем, вовсе не это было самым важным. На верхней площадке, где сходились обе лестницы, висели два прекрасных женских портрета, написанные в полный рост.

– Их-то я и хотел тебе показать, – сказал Тимофей. – Вот эта, справа, темноволосая, – моя тетка, а другая – мать.

В позолоченных рамах я увидела двух красавиц, одна из которых была изображена с изумительными зелеными серьгами на фоне волос цвета воронова крыла; вторая, еще красивее первой, была совершенно седа, хотя так же молода и стройна. На руке ее красовался перстень с дорогим сардониксом, и в нем я узнала головку того самого ключа, который сейчас находился у меня на пальце. Оба портрета, как сообщала подпись на полотне, принадлежали кисти одного художника – Марио Маска-релли.

Между тем нас никто не встречал. Напрасно я с нетерпением оглядывалась, ожидая увидеть его мать, госпожу Катену, или хотя бы тетку. Так никто и не появился. Мозаичный пол из дерева и кости и инкрустированные двери привели нас в комнату на втором этаже, а потом и в маленькую домашнюю церковь, расположенную над входом в особняк. В полумраке церкви, стоя на коленях, молилась какая-то старуха. Я подумала, что, возможно, это его мать или тетка, но, когда спросила Тимофея об этом, он сладко улыбнулся:

– Да нет, это Селена, наша старая служанка.

В третьей комнате я увидела поясные портреты тех же двух красавиц, чрезвычайно похожих друг на друга. На теткином портрете была изображена гитара, а на портрете матери – одна из церквей Котора. На заднем плане обоих полотен виднелись сценки которского карнавала. Тут он сказал, что тетка завещала его будущей избраннице свои драгоценные серьги.

– Правда, при одном условии, – добавил он, – моя возлюбленная должна уметь играть на гитаре. Судя по всему, серьги предназначаются тебе.

Тогда я спросила:

– Но где же они?

Тимофей ответил, что они обе давно мертвы.

– Разве серьги могут умереть? – удивилась я, на что он опять улыбнулся и вынул из кармана пару чудесных серег итальянской работы, похожих на две зеленые слезы. Это были те самые серьги, которые я видела на портрете его тетки на лестнице.