Читать книгу "Коктейль «Две семерки» (сборник) - Эдуард Тополь"

(Я подумал: здорово! Если снимать это в формате 3D, зрителей просто накроет водой.)

– А едва бриг выровнялся на воде, – продолжал адмирал, – на нем вновь закипела работа – в орудийных портах оружейники укрепляли пушки, матросы подкрашивали ют и проверяли подъем и спуск парусов. Сорокалетний Иван Осминин, корабельный мастер, вел по бригу греческого скульптора Прокопиоса и его двенадцатилетнюю дочку Елену и рассказывал: «Для постройки брига я выбрал крымский дуб. У вас в Греции такого нет. Он жесткий, как камень». У одного из плотников Осминин взял топор и с силой ударил по борту брига. Топор отскочил от дерева, почти не оставив зарубки. «Видишь? – сказал Осминин. – Не всякое ядро его пробьет». – «Но дуб очень тяжелый, – по-русски, но с акцентом ответил Прокопиос. – Значит, твой бриг не очень быстрый?» – «Да, – согласился Осминин, – в штиль он не разгонится. Зато смотри: на каждой мачте по четыре прямых паруса для попутных ветров. А на грот-мачте гафельный парус, он дает маневренность. И я поставил весла – по семь с каждого борта, – Осминин приподнял из гнезда длинное весло. – Если что, грести будут стоя…»

Елена, идя за ними, плохо слушала Осминина – ей было неинтересно. Засмотревшись на стаю кефали, которая стремительно пронеслась в прозрачной воде, она отстала. А Осминин, заметив это, сказал Прокопиосу: «Ты зачем дочку за собой таскаешь?» – «А что делать? – ответил тот. – Мать умерла. А турки у нас в Греции, когда видят таких девочек, сразу в Стамбул увозят или в Зонгулдак. Когда вы нам поможете от турок избавиться?» – Осминин усмехнулся: «Это к государю императору. Мое дело корабли строить. Идем дальше. Тут, на верхней палубе, у меня восемнадцать пушек для ближнего боя. И есть еще две переносные, так что при надобности можно стрелять и с носа, и с кормы». Прокопиос перегнулся через борт. Там матросы, подвешенные в люльках, до блеска натирали большие буквы «МЕРКУРИЙ». «Иван, – сказал Прокопиос, – Меркурий – это все-таки наш бог, греческий…» – «Конечно, – усмехнулся Осминин. – Бог мореплавателей. Вот я и позвал тебя из Греции, чтобы ты мне вот тут, на носу поставил росту в виде Меркурия» – «А он должен быть греком или русским?» – «Он должен быть Богом!» – «Но из вашего дуба?» «А ты как считаешь?»

Отстав от отца и Осминина, Елена стояла на корме брига. Отсюда ей открывалась панорама на залитую солнцем бухту с могучими парусниками. А за кормой корабля, в прозрачной и пронизанной солнечными лучами воде – огромный краб медленно полз под водой. Елена следила за ним, но неожиданно какая-то тень закрыла солнце. Елена подняла глаза и увидела… проходящий совсем близко парусный фрегат «Евстафий», а на его палубе двадцатидвухлетнего красавца лейтенанта. И там, на «Евстафии» – какая-то жизнь команды, голоса офицеров и матросов. А на «Меркурии» – стук топоров, голоса отца и Осминина. Но в тот миг, когда встретились взгляды лейтенанта и Елены, все звуки исчезли. Да, ей всего двенадцать, а ему двадцать два… И тем не менее – лейтенант Казарский видит Елену… они смотрят друг на друга… и высокий, звенящий мотив любви с первого взгляда покрывает все звуки, даже удары сердца. Под эту музыку фрегат «Евстафий» медленно проплыл мимо Елены… И Казарский, сам потрясенный случившимся с ним, удалился, не оборачиваясь. Но вдруг… Громкий всплеск воды у него за спиной. Он обернулся – Елены нет на «Меркурии»… Она в воде – высовывает голову и тут же исчезает… Казарский, не раздумывая, сорвал с себя китель, прыгнул в воду и стремительно поплыл к ней. На фрегате «Евстафий» – зычные команды: «Убрать паруса! Человек за бортом!» На бриге спускают спасательную шлюпку. И только грек Прокопиос совершенно неподвижен, спокоен и даже суров лицом. Между тем Казарский спасает Елену и, бездыханную, несет на руках из воды к берегу. «А вот и бог Меркурий! – показывает на него Осминин Прокопиосу. – Сделай мне такого на нос моего брига!» Принесенная на бриг, Елена приходит в себя, а Казарский на спасательной шлюпке отплывает к своему фрегату. Прокопиос грозно говорит дочке: «Ты зачем это сделала?» Осминин удивился: «Она же упала, тонула!» – «Она тонула?! – возмутился Прокопиос. – Она плавает как рыба!» Глядя на удаляющийся фрегат с Казарским, Елена негромко сказала: «Папа, это мой муж…»

Адмирал отпил остывший чай и хитро посмотрел на меня:

– Ну, как вам такое начало фильма?

Крыть было нечем – начало вполне киношное. И вообще, каждый раз, когда адмирал приезжал из Питера в Москву в Министерство речного транспорта (ради чего и носил в жару свой парадный китель), мое сопротивление его уговорам сделать фильм о бриге «Меркурий» всё больше таяло. Я уже знал, что на Мичманском бульваре Севастополя капитану «Меркурия» стоит памятник с царевой надписью «КАЗАРСКОМУ. ПОТОМСТВУ В ПРИМЕР». Но читателям, не имеющим отношения к военно-морскому флоту, вряд ли знаком подвиг этого брига, дважды увековеченный самим Айвазовским. А потому слушайте.

Был, как вы только что прочли, 1820 год. Греция входила в Османскую империю, которая гигантским халифатом простиралась от Венгрии на севере до Йемена на юге, и от Алжира на западе до Каспийского моря на востоке. Но это противоречило здравому смыслу – народ Эллады, Прометея и всех эллинских богов и родина православия – в кандалах ислама! Конечно, дух восстания жил в греческих сердцах, как в шатурских недрах даже в зимние стужи будущий пожар ждет лишь одной весенней искры. Эту искру бросил самый юный российский генерал-майор двадцатипятилетний Александр Ипсиланти, герой войны 1812 года и адъютант императора Александра I. В марте 1821 года с отрядом из пятисот одесских греков он самовольно, без ведома императора, пересек Прут и воззвал придунайские народы свергнуть турецкое иго. Правда, «священный отряд» Ипсиланти был разбит турецкими войсками, но «из искры возгорелось пламя» – горящий бикфордов шнур восстания воспламенил Грецию.

Масла в огонь подлил Махмуд Второй. Умный и, казалось бы, европеизированный правитель Порты, он тут же объявил «священную войну против неверных», и весь мусульманский Стамбул с погромной радостью набросился на местных христиан. Ведь грабить что богатых христиан, что евреев, армян, курдов и других – это такое удовольствие! За время погромов только в Стамбуле были зарезаны десять тысяч христиан, еще десятки тысяч были убиты по всей Турции, а знаменитый константинопольский патриарх Григорий V был повешен на воротах патриаршего дома. С ним казнили и трех митрополитов.

Этими ужасами Махмуд полагал запугать греков, но эффект оказался прямо противоположный. Узнав о стамбульских погромах и, особенно, что их патриарх повешен, греки ринулись громить турецкие гарнизоны, а новый русский император Николай I и осторожные правители Европы издали следили за развитием событий. Но волонтеры свободы ринулись в Грецию со всех сторон. Капитан российской армии Иосиф Березовский привел туда 180 бойцов с оружием, боеприпасами и деньгами. Николай Райко, оставив офицерскую службу в российской армии, героически воевал на стороне греков и получил звание подполковника греческой армии. Иосиф Березовский после семи лет боевых подвигов был ранен и провозглашен «всегреческим добрым патриотом». Лорд Байрон писал в поэме «Чайльд Гарольд»:

Над Грецией прошли врагов знамена,Огонь и сталь ее терзали лоно,Бесчестило владычество людей,Не знавших милосердья и законаИ равнодушных к красоте твоей.Но жив твой вечный дух средь пепла и камней.

Пушкин записал в своем дневнике: «Я твердо уверен, что Греция восторжествует и 25 000 000 турок оставят цветущую страну Эллады законным наследникам Гомера и Фемистокла».