Читать книгу "Тайны русской дипломатии - Борис Сопельняк"

Царь такой казнью остался доволен. Что ни говори, а бульон из строптивого вельможи — хороший урок потенциальным заговорщикам и всякого рода врагам престола. Но… по прошествии тринадцати лет, когда Ивана Грозного стали мучить ночные кошмары и не давала покоя нежданно пробудившаяся совесть, царь прислал в Троице-Сергиев монастырь 223 рубля и на 23 рубля свечей на помин души Висковатого.

Не миновала чаша царской немилости и идейного противника Висковатого — Алексея Адашева. Сперва Иван Грозный передоверил ему всю дипломатию, потом отправил в ссылку, а через несколько месяцев приказал арестовать и посадить под стражу. В сыром, холодном каземате то ли от болезни, то ли от пыток Адашев умер.

Так, буквально за несколько лет, Иван Грозный уничтожил умнейших людей России — создателей и первых руководителей Посольского приказа.

ШЕСТЬ ВЫСТРЕЛОВ В ВАРШАВЕ

Шли годы… Трещали троны, гремели революции, менялись режимы, а профессия дипломата как была, так и осталась смертельно опасной. То, о чем я расскажу, произошло в Варшаве 7 июня 1927 года. Полпред Советского Союза в Польше Петр Лазаревич Войков поспешно собрался и отправился на Главный вокзал: ему надо было встретить поезд из Берлина, в котором возвращались на родину сотрудники советской миссии в Лондоне. Дело в том, что незадолго до этого Англия разорвала дипломатические отношения с СССР — и мир оказался на грани войны. К счастью, сотрудников посольства не арестовали, а просто выслали в Москву, разумеется, в обмен на англичан, работавших в столице СССР.

До прибытия поезда оставалось минут десять, и Петр Лазаревич решил прогуляться по перрону.

«До чего же странные фортели выкидывает судьба, — думал он, усмехаясь и разглядывая так называемую чистую публику. — Мог ли я, простой керченский парнишка, представить себе лет двадцать назад, что буду фланировать по варшавскому перрону и раскланиваться со спесивыми польскими шляхтичами? Да ни за что на свете! Моряком я себя представить мог, учителем или чиновником — тоже, но полпредом, а проще говоря, послом самой большой в мире державы… Вот что может революция!

Не будь Октября, гнил бы я в каком-нибудь провинциальном департаменте или ставил двойки переросткам-лоботрясам».

О том, как его «за увлечение политикой» вышвырнули из гимназии и выпускные экзамены пришлось сдавать экстерном, Петр Лазаревич вспоминать не любил, как не любил вспоминать сложнейшие «игры» с полицией, когда ему чудом, по чужому паспорту, удалось бежать за границу.

А вот тем, что стал профессиональным революционером, окончил университет и работал бок о бок с Плехановым, Лениным и Луначарским, Петр Лазаревич гордился. Но больше всего он гордился тем, что в одиночку покорил Монблан, и вспоминал об этом с удовольствием. Еще бы не гордиться, если в честь этого восхождения в городе Шамони был дан пушечный выстрел!

Дело прошлое, но в самых дальних тайниках души зудело воспоминание, которое Петр Лазаревич всеми силами старался изгнать. Он старался, а оно… оно не исчезало и всплывало в самое неподходящее время. Вот и сейчас ни с того ни с сего перед ним возник образ… самодержца всероссийского Николая II. Чуть позже появилась и его супруга Александра Федоровна. «Ну что я мог тогда сделать? Чем мог помочь? — горестно думал он. — Я простой солдат революции и всего лишь выполнял приказ. А к расстрелу я никакого отношения не имею, хотя и был членом Уральского совета, который принимал решение о проведении этой акции».

Да, многое тогда перепуталось и произошло не так, как было задумано. Ведь после перевода царской семьи из Тобольска в Екатеринбург предполагалось провести открытый судебный процесс, который бы решил дальнейшую судьбу гражданина Романова. И пока бывший царь и его окружение жили в доме особого назначения, заботу о них возложили на областного комиссара снабжений Петра Войкова. Время было голодное, поэтому первое, что сделал Войков, наполнил всем необходимым продовольственную кладовку. Во время ревизии этой кладовки он столкнулся нос к носу с бывшим императором. Узнать его было довольно трудно, но все же можно: от былой надменности и неброской франтоватости не осталось и следа. Вежливо поздоровавшись, Николай II обратился к Войкову с просьбой, которая его сильно удивила.

— Может ли господин представитель Уральского совета объяснить причины отказа в моей просьбе о разрешении вместе с дочерью пилить дрова во дворе? В Тобольске я пилил кругляк вместе со своей дочерью Марией. Препятствий со стороны новых властей не было. Что случилось теперь, я позволю себе спросить?

— В Екатеринбурге другие условия, — ответил Войков. — Строгий режим, установленный для заключенных, не предусматривает выполнения ими работ ради личного удовольствия.

— Позвольте, но я не вижу оснований в отказе! Опасения новых властей напрасны. Я не собираюсь бежать из-под стражи.

— Это было бы невозможно! — твердо заявил Войков. — Здесь охрана из рабочих и крестьян.

В этот миг сзади подошла Александра Федоровна, взяла своего мужа под руку и, уводя его в другую комнату, бросила по-французски:

— Уйдем, Никки! Эти варвары ничего не понимают. «Варвар» Войков прекрасно знал французский, поэтому так

же по-французски поставил бывшую царицу на место:

— Но-но, мадам! Попрошу без оскорблений.

Что было дальше, хорошо известно: в ночь с 16 на 17 июля 1918 года Николай II, его семья и все приближенные были зверски убиты. Конечно же, Войков был в курсе дел, но, к счастью, к этой кровавой акции непосредственного отношения не имел: в то время он получил сверхсекретное и архиважное задание вывезти из осажденного Екатеринбурга все запасы золота, валюты и других ценностей.

Но то, что он был членом Уральского совета, принявшего решение о расстреле царской семьи, было хорошо известно, и ярлык «убийца» надолго прилип к Петру Лазаревичу Войкову. Даже когда он стал работать в Наркомате иностранных дел и его решили назначить полпредом в Польше, агреман ему выдали далеко не сразу. В Варшаве потребовали разъяснений по поводу участия или неучастия Войкова в расстреле царской семьи, и лишь получив официальные уверения наркома Чичерина в том, что Войков «как человек невоенный не имел отношения к приговору над бывшим царем», агреман новому полпреду выдали.

Петр Лазаревич, конечно же, знал, что бежавшие из Советской России монархисты поклялись перебить не только всех членов Уральского совета, но и вообще всех, кто так или иначе был связан с этой изуверской акцией. То, что он на прицеле, Войков почувствовал сразу же после того, как поезд, в котором он ехал в Варшаву, пересек границу: огромный булыжник вдребезги разбил окно и влетел в его купе. Когда он рассказал об этом в польском МИДе, его недвусмысленно предупредили, что монархистов в Варшаве много и по отношению к большевикам они настроены весьма и весьма воинственно.

А в 1926-м, когда в Польше была установлена диктатура маршала Пилсудского, эти настроения стали еще более откровенными. Войков встречался с Пилсудским, пытался склонить его к заключению взаимовыгодного договора о ненападении, но маршал элегантно отшутился: «Я с Советской Россией уже воевал, причем победно, но теперь — нет. Теперь не хочу. Пока что хватит». Но никакого договора подписывать не стал.