Читать книгу "Из жизни двух городов. Париж и Лондон - Джонатан Конлин"

На самом верхнем этаже два коридора расходятся в разных направлениях, огибая дом по периметру с противоположных сторон от центральной лестницы. Здесь живет прислуга; все обитатели дома, кроме Пишонов, имеют слуг: Жоссераны — кухарку, Компардоны — горничную и кухарку, а Дюверье, зять домовладельца, еще и кучера.

На первый взгляд, не посвященному в суть вещей Муре кажется, что семьи буржуа отделены друг от друга непроходимыми барьерами в виде массивных дверей, однако слуги и служанки из разных квартир живут лишь за тонкими перегородками. На чердаке нет понятия о «личном пространстве», многие держат двери в комнаты открытыми, особенно летом, когда под жарким солнцем крыша раскаляется и в мансарде становится непереносимо жарко.

Одну из комнат хозяева сдают сначала плотнику, а затем сапожнику. Гур ведет против этих работяг затяжную войну, считая, что своим присутствием они дискредитируют «приличный» дом и распространяют дурное влияние улицы. Впоследствии, конечно, выяснится, что, изгнав ремесленников из дома, Гур избавился от двух единственных честных его обитателей. Действительно, рабочие и ремесленники к концу века перестали селиться в многоквартирных домах. Этому способствовала политика Второй империи, поощрявшая «миграцию» рабочего населения в необлагаемые налогами деревянные лачуги на пустырях, тянувшихся между Стеной откупщиков и внешними военными укреплениями Парижа.

Вторая лестница, предназначенная для слуг, ведет с заднего двора прямо на чердак. На каждой площадке на нее выходят по три двери: одна дверь из кухни квартиры бо́льшего размера, другая — из второй квартиры, а третья — из заднего коридора. Комната Муре расположена как раз напротив одной из таких дверей. Черная лестница спасает Берту Вабр от позора, когда однажды, после ночи прелюбодейной страсти, они с Муре не могут вовремя проснуться. По черной лестнице Берта незаметно спускается на два этажа вниз и легко проскальзывает в свою квартиру через кухонную дверь. К несчастью, в спальне дежурит горничная: она в недоумении глядит на аккуратно застланную постель хозяйки. В отличие от супруга, Берта еще не поняла всей важности расстилания собственной постели «для сохранения приличия перед слугами» перед тем, как собираешься прыгнуть в чужую. Что же, горничной можно «заткнуть рот» взяткой, однако не навсегда. В следующий раз, когда Берта навещает Муре, любовников застает врасплох ее супруг Огюст, который вламывается в комнату Муре с намерением «разобраться». И вновь Берте удается ускользнуть на черную лестницу, да только на своем этаже она обнаруживает, что кухонная дверь заперта. Одетая лишь в пеньюар, бедняжка снова бежит вверх по лестнице, пробегает по коридору и спускается к своей квартире по центральной лестнице — увы, и парадная дверь заперта! Бежать за помощью к родителям она не может, и поэтому начинает звонить в дверь Компардонам, надеясь, что они приютят ее. Компардон, нежащийся в это время в объятиях своей кузины Гаспарин, немало раздражен таким бесцеремонным и настойчивым вторжением, и решительно просит Берту покинуть его «уважаемый» дом. И вот Берта вновь на ступенях лестницы. «Никогда еще дом не казался ей таким добродетельным и беспорочным». Неверная жена дрожит от страха от одной мысли, что может встретиться на лестнице с месье Гуром в его бессменном бархатном картузе и домашних тапочках. Несмотря на то, что к этому моменту никто в доме уже не спит, лишь бедная Мари Пишон позволяет оставшейся без крова Берте переночевать у себя на диване.

Черная лестница освещена, как и парадная, а небольшой задний дворик внутри квартала дает возможность хоть немного избавиться от кухонных запахов. На каждом этаже по две кухни: одна в квартире, выходящей на улицу, вторая — в меньшей квартире. Такие жильцы, как Муре, не имеют доступа в кухне вообще. Кухонные окна выходят на задний двор, поэтому слугам удобно общаться друг с другом, не сходя с рабочего места. «Кухня представляла собой отхожее место всего дома, — пишет далее лирический герой романа Золя. — Пока господа нежились на диванах, показывая друг другу лишь свои «парадные фасады», слуги, не стесняясь, ручьями лили словесные помои». В этом «отхожем месте» такие невинные души, как Анжель, четырнадцатилетняя дочь Кампардона, подвергаются развращению: Лиза, горничная Кампардона, заставляет девочку имитировать непристойные действия, выполняемые взрослыми жильцами.

Пока Муре прочесывает квартал в поисках «надежного уголка», где можно заняться любовью со всеми, кто носит юбку, Гур, в свою очередь, «рыщет вокруг, и выглядит странным образом смущенным». Однажды ночью Муре застает консьержа в темном конце своего коридора рядом с ведущей на черную лестницу дверью. «Мне нужно кое-что выяснить, месье Муре», — ворчливо бормочет Гур, отправляясь восвояси. В «беспокойном доме» Золя вездесущий консьерж, фигура, обычно описываемая как ферзь, жестокий тиран, выглядит презренной, ничтожной пешкой.

За парой исключений, внимание Гура направлено в основном на само здание: его фасад, стены, ковры и убранство, нежели на распущенных домочадцев. Старик, одиноко караулящий в темном коридоре, будто блокирует Муре пути к отступлению. Но может быть, он просто слушает тишину дома, пытаясь найти в ней фальшивую ноту? В другом месте романа Золя описывает, как Гур рассматривает обивку стен своей квартиры «так придирчиво, что стены даже покраснели от смущения». Но кто здесь должен краснеть от стыда — стены дома или населяющие его жильцы? Как повели бы себя Компардоны, Жоссераны и Вабры, окажись они по воле случая в подобном же «приличном» доме, но в Лондоне? Что первично — дом, который определяет поведение жильцов, или жильцы, заполняющие его пространство?

На этот вопрос ответил журнал Building News («Новости строительства»): в обзоре, посвященном «французским квартиркам», корреспондент безапелляционно заявлял, что честный, порядочный англичанин никогда не опустился бы до того, чтобы жить друг у друга «на голове», как это модно у «соседей за Проливом». «Французы, конечно, переняли английское слово «комфорт», — язвительно замечал журналист, — но они не поняли его смысла, так как их жилища комфортными никак не назовешь…» Возможно, французы настолько бесстыдны, что им вообще не нужно уединяться! Где это видано, чтобы спальня располагалась прямо рядом с гостиной — ни одна приличная английская семья такого в жизни не потерпит! Конечно, французы имеют талант по части украшения «будуара», этого у них не отнимешь, однако в нормальной, здоровой семье «будуар, пусть и со вкусом украшенный, — это еще не все».

Далее Building News писал, что, безусловно, они согласны с тем, что иметь кухню в доме — достаточно удобно, но это вовсе не извиняет варварскую французскую привычку держать кухню непосредственно рядом со столовой — запахи и звуки готовки витают прямо над обедающими! Вот в Лондоне не так, здесь кухни, хоть и расположены в террасных домах, но скромно ютятся в подвалах или на задних дворах. По сравнению с просторными английскими кухнями, парижские напоминают скорее чуланы, такие они крошечные. О чем это говорит? Опять-таки о том, что парижане понятия не имеют, что такое «домашний комфорт», и предпочитают «развлекаться на стороне», то есть в городе. Печально сознавать, пишет далее неизвестный корреспондент, что рядовой парижанин предпочтет поужинать в ресторане, а не у себя дома, и часто даже тащит туда жену и других членов семьи. Французы вообще не имеют понятия о «настоящем доме», и даже если увидят его, то не узнают. «Что есть дом для типичного француза? В лучшем случае «салон», или «место, где можно перекусить». Они всегда уделяют большое внимание внешней отделке зданий, однако терпят то, от чего любой англичанин тотчас пришел бы в бешенство». Что же, по мнению автора, может привести в бешенство настоящего англичанина? Например, общая лестница: для англичанина в высшей степени оскорбительно встретить утром, по пути в контору, на своей лестнице членов другой семьи.