Читать книгу "Обреченные на страх - Альбина Нури"

– Та малышка тоже любит сладкое. Она сама мне сказала.

Я оглянулась, но в той стороне, куда указывала девочка, были только могилы моих близких.

– Кто сказал? Там никого нет, – прошептала я.

Обычный летний день вдруг перестал быть таковым, приобретая черты ирреальности. Что-то вокруг стало иным, словно весь мир, вся Вселенная сдвинулась с привычного места. Неведомое нечто глянуло на меня из-за обычно непроницаемой завесы, которая отделяет наш мир от сотен тысяч других миров.

Девочка засмеялась, продолжая тянуть руку в ту же сторону.

– Да есть же, есть! Эта девочка меньше меня. Она говорит, что любит персики. Они пушистые. Когда плыла на кораблике, кушала такой персик.

В голове эхом отдались слова Ильи: «Жанна скормила ей большущий персик. "Пушистый", – сказала Дашуля. Она очень любит персики. Любила…».

– Откуда ты знаешь? – не в силах сдержаться, выкрикнула я.

Улыбка на губах девочки погасла. Лицо сморщилось, стало обиженным, недовольным. Она опустила руку и плаксиво сказала:

– Ну вот! Ты ее напугала! Зачем так громко? Мама говорит, воспитанные люди говорят тихо.

– Прости! Прости, пожалуйста, я просто… Не буду кричать… – Я никак не могла прийти в себя, собраться с мыслями.

– Верочка! Вот ты где! – К нам, обходя ограды и могилы, спешила женщина. – Разве так можно? Ушла и ничего не сказала!

Девочка обернулась и пошла ей навстречу, по-видимому позабыв обо мне. Женщина поздоровалась со мной, поглядев с недоверием, будто опасалась, что я могла причинить вред ее ребенку. В том, что передо мной мать девочки, я не сомневалась: они были очень похожи, только в чертах женщины не было блаженной неподвижности.

– Мама! – проговорила девочка, и улыбка вернулась на ее личико.

Мать взяла ребенка за руку, и они пошли прочь. Я смотрела им вслед, все еще слишком потрясенная произошедшим. Но оказалось, что ничего еще не закончилось.

Девочка внезапно вырвалась от матери, остановилась и снова уставилась в мою сторону. На меня и на что-то за моей спиной. Туда, где, по ее словам, совсем недавно стояла Дашуля. Глаза ее стали большими и внимательными. Теперь в них светился ясный ум – то, чего прежде не было.

Мне казалось, я вросла в место, на котором стояла, и больше не сумею с него сдвинуться. Замерла, застыла, язык прилип к гортани. Я покорно ждала, понимая, что сейчас услышу еще что-то, способное перевернуть мир с ног на голову.

– Верочка, ты что? Пойдем!

Но девочка не реагировала, продолжая смотреть и прислушиваться к чему-то. Женщина стояла рядом, беспомощно глядя то на меня, то на дочь.

– Она просит сказать тебе: «Не надо», – на этот раз голос девочки был глухим и безжизненным. – Тебе покажется, что надо ехать, но ты не должна. Ни за что не надо туда ехать.

– Куда? – Я до сих пор не понимаю, как не потеряла рассудок от всего происходящего, как могла стоять, слушать, говорить.

– Да не слушайте вы ее! – громко и надрывно сказала женщина. – Видите же, ребенок болеет. Она у меня…

– Пойдем домой, мама! – Девочка снова взяла мать за руку, словно ничего и не случилось и она не произносила своего предупреждения. Хотя, скорее всего, девочка уже позабыла об этом.

Я смотрела, как они уходят, скрываются из виду – что еще оставалось делать? Жанна снова пыталась связаться со мной, теперь через больного ребенка, который, видимо, более восприимчив к таким вещам. Выходит, «не надо» – это предостережение. Но от чего меня предостерегали? Я не планировала никаких поездок, никаких командировок.

Мне стало не по себе на безмолвном кладбище, где теперь никого, кроме меня, не было. Или, наоборот, они были рядом? Просто я не могла увидеть их, как юродивая девочка. Я-то не могла, но они старались дотянуться до меня, прикоснуться, заговорить.

Волоски на руках встали дыбом. Казалось, чьи-то ледяные пальцы скользнули по коже, погладили меня по затылку. Мне стоило невероятных усилий сдержать крик, я выскочила за оградку и побежала прочь, боясь оглянуться.

Мама про день памяти старшей дочери и внучки не вспомнила. Она вообще не подозревала теперь, что когда-то была счастливой матерью и бабушкой.

Я постаралась примирить свой разум с тем, что произошло на кладбище, – мне было не впервой. Уговорила себя перешагнуть и постараться не думать об этом. Это стоило мне новой дозы успокоительных, бессонных ночей при неизменном свете ночника, иногда – алкоголя, но в итоге сцена у могилы постепенно отошла в прошлое. Тем более что больше ничего не происходило, да и ехать я никуда не собиралась.

Прошло еще полтора года. Третья моя одинокая зима осталась позади. Выпавший снег растекся ручьями и сгинул, и уже в конце марта сложно было поверить, что морозы и метели и вправду бывают на свете. Весна летела вперед и хлопотала над просыпающимся от стужи городом, наводила уют и красоту, как хорошая хозяйка. Жаркие лучи прогревали стылую землю, и первая травка торопилась пробиться на поверхность.

Дворники забросили снеговые лопаты и хрустко шаркали по асфальту растрепанными метлами. Время от времени улицы умывались дождем, который звенел и гремел по дорогам и крышам. Так яростно шуметь умеют только весенние или летние ливни. Это осенний дождь шепчет, шелестит и печалится, а весенний быстро заканчивается, проносится над городом и мчится прочь. Машины после него задорно сверкают влажными разноцветными боками, и даже лица на билбордах кажутся посвежевшими.

Каждый день по пути на работу я жадно вдыхала, вбирала в себя весеннюю суматоху. Она будила надежды, будоражила душу, обещала перемены, и я начинала верить в возможность грядущего счастья.

Раны мои затягивались, и даже маме полегчало, она выглядела лучше, хотя по-прежнему не узнавала меня. Доктор не уставал повторять, что состояние ее стабильно и она окрепла физически.

На Восьмое марта я подарила ей платье-халат из мягкой сиреневой ткани. На подоле цвели фиолетовые ирисы. Сверкали золотистые пуговки, похожие на крошечные солнышки. Мама долго разглядывала подарок, а потом улыбнулась почти забытой улыбкой.

– Цвет красивый, – сказала она. – Ирисы я люблю. Как они пахнут!

– Знаю, мамуль, – пробормотала я, стараясь не расплакаться. В прошлом году мне не разрешили навестить ее на этот праздник: ей тогда стало хуже.

В начале апреля я встретила в торговом центре Илью. Он ехал на эскалаторе вниз, а я поднималась наверх. Илья хорошо выглядел: отпустил волосы чуть длиннее, чем раньше, и это ему шло, придало лицу утонченность.

В последний раз мы виделись давно, еще на похоронах отца. Разговор вышел формальный, мне было не до общения. Но я видела, что папина безвременная смерть потрясла его. Они были близки: Илья считал папу не свекром, а почти отцом. Илья принес огромный траурный венок, и глаза у него были красные и воспаленные. Наверное, чувствовал себя виноватым, потому что избегал отца в последние месяцы, отталкивал и не оказался рядом, когда был так нужен.