Читать книгу "Тени, которые проходят - Василий Шульгин"

Практически дело происходило так, что разносчики рано утром приходили в типографию и в ней получали положенное количество экземпляров газеты от дежурного экспедитора. Дежурным экспедитором был или Сергей Григорьевич, или Виталий Григорьевич, либо Павлин (Павел Иванович) Андрияшин. Эта работа начиналась в шесть часов утра.

Софья Григорьевна как девушка была от этого освобождена.

* * *

Горячая работа была под Новый год. Дело в том, что под Новый год подписка возобновлялась. Сыпались со всех сторон деньги, которые надо было принять, зарегистрировать и отправить квитанции об их получении. Затем адреса подписчиков сдавались в типографию. Для старых подписчиков не выходило затруднений, так как их адреса уже были набраны ранее и сохранились редакцией газеты. Но новые писались от руки (пока еще наберут!). Такую работу нельзя было сделать вовремя, то есть до наступления еще Нового года, силами только семьи Градовских. Поэтому за работу засаживались все «приблуды». Было несколько «приблуд», друзей и товарищей Градовских по гимназии. В том числе и я был таким «приблудой» в детстве и молодости. По всем столам сидели Градовские и их «приблуды» и строчили.

Победоносно кончив к половине двенадцатого накануне Нового года, накрывали круглый стол, за которым можно было разместить неопределенное количество лиц, затем и овальный стол. Кроме ламп, зажигались две свечи (только не три!) и начинался новогодний ужин, скромный, дружный и веселый. А шампанское? Подавалось и шампанское, но не «Редерер», конечно, или «Мум», по шесть рублей бутылка, а «Донское» или «Цимлянское», около одного рубля бутылка.

Среди «приблуд» помню Платона Забугина, Молярова, Мазюкевича, Сергея Френкеля, влюбленного в Соню Градовскую, и Веру Михайловскую, влюбленную в Сергея Градовского. Вера Михайловская была кроткой евреечкой, над которой издевался Сергей Градовский. А я ее жалел и провожал ночью домой, так как она очень боялась.

Платон Забугин был племянником Забугина, управляющего Государственным банком в Киеве. Иван Иванович Моляров был старше всех нас в этой компании. Но там, где он был, поминутно раздавались возгласы «Вр-решь!», на что Иван Иванович совершенно не обижался. Как же можно было ему верить, когда он, вдруг, отлучившись куда-то на три дня, заявлял, что у него дача в Триполье, куда он ездил, потому что там никого нет, и приводил ее в порядок. Из всего этого было верным только то, что Триполье существует на Днепре. Затем он утверждал, что, прослушав военный оркестр, тотчас же записал его на все инструменты. Но нот не предъявлял. Или что у него есть старая итальянская скрипка. Скрипка оказалась не старой и не итальянской, но все ж таки я у него ее купил.

Впоследствии Иван Иванович женился на Мурашко и, так как ее отец заведовал рисовальной школой, он стал художником. У него были соломенные волосы и черные брови, что указывало на его польское происхождение.

А бедная Вера Михайловская замуж не вышла.

Леонид Мазюкевич был товарищем Виталия Градовского по гимназии, на его сестре и женился Виталий.

* * *

Соня, которую мать называла Сошка, была старше меня всего на четыре года. Поэтому она легко могла опередить свою сестру Екатерину Григорьевну, так как питала некоторую благосклонность ко мне, своему кузену. Но она этого не сделала.

Окончив гимназию, она стала вроде как бы секретарем в редакции «Киевлянина» и там познакомилась с Константином Ивановичем Смаковским, сотрудником «Киевлянина». Он писал для газеты воскресные беседы. Эти беседы были очень забавны и смешили читателей, но всегда касались какого-нибудь злободневного общественного явления. Содержание подсказывалось Дмитрием Ивановичем Пихно, а веселую одежду придавал им Константин Иванович. Но читатели «Киевлянина» не подозревали, что этим «весельчаком» был задумчивый и очень молчаливый человек.

Соня, хотя сама любила посмеяться, прельстилась, однако, его серьезностью и робкою любовью. Решив выйти замуж, она этого добилась, несмотря на все препятствия. А препятствия были весьма неприятного свойства.

Квартирные хозяйки — это прибежище для бесприютной богемы. Прибежище, которое иногда превращается в тюрьму. Вот такая квартирная хозяйка захватила Костю Смаковского, когда он был еще студентом. Когда же он захотел жениться, она пригрозила, что его невесту зальет серной кислотой. В те времена ревнивые женщины нередко пускали в ход этот аргумент. Костя испугался за Сошку и сбежал от нее, перестал появляться. И до такой степени испугался, что даже ушел из газеты «Киевлянин» и беседы прекратились. Софья Григорьевна так огорчилась, что вроде как бы у нее началась черная меланхолия. Она вдруг стала напоминать недавно умершую тетю Карольцу.

Тетя Карольца, или Каролина Михайловна Данилевская, была родною сестрою нашей бабушки по матери Полины Михайловны Поповой, урожденной Данилевской. Судьба тети Карольцы была печальна. Она влюбилась в некоего поляка и, приняв католичество, вышла за него замуж. Но польские родственники и друзья ее мужа не приняли в свою среду молодую католичку. И муж ее бросил. Она вернулась в свою семью и осталась сначала у своей сестры Полины Михайловны, а после ее смерти перешла к своей племяннице Евгении Константиновне Градовской, матери Сошки. Племянница глубоко жалела свою тетушку, но помочь ей ничем не могла — она заболела черной меланхолией. Соответственно своей болезни выбрала себе для обитания черную комнату, то есть помещение без света. Это, собственно говоря, была довольно большая комната, где сберегались платья. Здесь тетя Карольца проводила весь день. На улицу она никогда не выходила, а приходила только в столовую, к обеду. Но обедала за отдельным столиком. Она ни с кем не разговаривала и даже не здоровалась. Так и жила до своей смерти, последовавшей в начале девяностых годов.

И вот эту мрачную фигуру стала напоминать молоденькая Соня. Она тоже перестала здороваться и разговаривать. Не помню уже как, но однажды она вдруг «воскресла». Должно быть, получила весточку от сбежавшего жениха. Словом, дело пошло к свадьбе. Но серная кислота повисла в воздухе. Поэтому нам, Сергею и Виталию Градовским и мне, доверена была задача, во-первых, в день свадьбы не выпускать Костю никуда, а поехать с ним куда-нибудь за город и доставить в церковь непосредственно к венчанию, что мы и сделали, а во-вторых, в церкви держать себя так, чтобы никакая старуха не могла пробиться к невесте. Все это удалось, они благополучно повенчались и куда-то на время уехали.

Затем дело пошло как бы самотеком, как в каждой семье. Родился первенец, мальчик, названный Григорием. Правда, одна нога у него была кривая. Ее пришлось сломать и сложить заново, но все получилось как-то неудачно, и он навеки был обречен носить протез. Но в остальном оказался мальчиком очень способным, с живым характером. Он поступил, кажется, в Политехникум, но судьбы его не знаю. Потом родилась Женя. Я помню точно, что когда она родилась, мне было восемнадцать лет. В тот день я почему-то отнят у Павлина Андрияшева кисти и палитру и написал на кафельной печи белоствольную березу на фоне голубого неба. Никогда я не писал маслом, и неизвестно, почему это со мною стряслось. Быть может, угадал, что новорожденная девочка проявит в будущем ко мне внимание. Но все это, как говорят французы, «les ombres qui passent»[18]. В моей жизни проходящей тенью была Соня и такой же проходящей тенью была Женя. У Сони и Кости еще были дочь Мария (Муся) и сын Михаил.