Читать книгу "Опасная связь - Серж Жонкур"

Как только он оделся и принял душ, настал его черед быть актером массовки, и он двинулся под упорным дождем к станции «Сен-Поль». Позади застекленной автобусной остановки лицом к церкви сидела на картонке молодая румынка – привалившись к стеклу и не совсем в укрытии, она прятала своего малыша под импровизированным навесом из натянутой полы собственного плаща. Ее звали то ли Янна, то ли Илеана, в тот день, когда он спросил ее имя, а дело было еще летом, ей пришлось повторить его несколько раз, она даже чертила буквы на своей ладони указательным пальцем, но он так толком и не понял, быть может, потому что она не умела писать свое имя. Дальше этого их разговоры не продвинулись, так что каждое утро он говорил ей «Здравствуй, Янна», но не потому, что она ему нравилась, и еще меньше из благотворительности, а просто потому, что она была там. Денег он ей не давал, только обменивался рукопожатием, да и то не каждый день, иначе это продолжалось бы до бесконечности. Она была красива: в тени скул блестели черные глаза, да и робкая промокшая улыбка была привлекательной, никто ее не замечал, никто не улыбался в ответ. Все ненавидели это, вот если бы она была кошкой, прохожие наклонялись бы, чтобы ее погладить, как-нибудь назвать, но эта девушка никогда не видела, чтобы кто-нибудь из них заговорил с ней, улыбнулся или посмотрел на нее. Например, эта соседка, буржуазная дама, которая смерила его пренебрежительным взглядом, мещанка, которая считает, что у нее больше прав со своими жалкими пятнадцатью квадратными метрами сада, тогда как у него были целые гектары земли. Он решил, что однажды припугнет эту задаваку как следует, нагонит на нее страху, просто так, всего лишь забавы ради.

Прежде чем спуститься в метро, он зашел выпить кофе и купить пачку сигарет – ежедневный ритуал.

– Здравствуйте!

Сегодня утром опять никакого ответа. Он подошел к бару, но вместо того, чтобы заказать себе крепкий кофе, непроизвольно произнес совсем другую фразу:

– Я с тобой здороваюсь, в ответ ты со мной здороваешься. О’кей?

Сбитый с толку официант повернулся к другим клиентам, словно хотел призвать их в свидетели. Хозяин, стоявший в конце стойки за кассой, направился к ним:

– Что для вас?

– Когда я захожу, я здороваюсь, в ответ со мной здороваются.

– Здравствуйте. Кроме этого еще что-нибудь?

– Кофе покрепче.

Он почувствовал вокруг себя неловкость, даже в зале повисла смущенная тишина, которую нарушала лишь нервная песня группы «Coldplay». Ему хотелось проглотить этот кофе одним духом, но тот был слишком горячим, в общем, он повел себя как дурак и сам удивлялся, что вспылил, это все из-за той мещанки, которая вывела его из себя, а он даже не сразу понял. Проглотив-таки кофе залпом и сразу же запив ожог стаканом воды, он брякнул монету в один евро на стойку и вышел.

Когда он толкал дверь, официант сказал ему «до свидания», довольно громко, наверняка в насмешку, хотя, может быть, и нет, он обернулся к нему, подумав, что однажды слетит с катушек и схватит одного наугад, кого угодно, первого встречного, и тот получит сполна за всех остальных.

Приезжая в Сен-Совёр, он всегда шел прогуляться к виноградникам, посмотреть, что стало с имением Матильды: его купил один малый из Борделе, который возделывал виноградники совсем по-другому и не пожалел денег, чтобы на скорую руку обновить все постройки. По таким вот оплеухам, по таким вот необратимо перевернутым страницам он и замечал, что прошло чертовски много времени. Другую оплеуху он получал при виде своей матери. Прежде чем отправиться туда, он всякий раз задавался вопросом: как далеко все зашло и сможет ли она еще выйти с ним на прогулку вдоль реки? В крайнем случае он собирался взять напрокат инвалидное кресло, видел такие в витрине аптеки, в городе, хотя раньше их даже не замечал. Его мать в те времена, когда была полна сил и энергии, святостью никогда не отличалась. И хотя он всегда был ее любимчиком, виделся ей самым большим, самым сильным, ему не забыть, какую жесткость она могла проявлять. Потому что была суровой женщиной, работала по шестнадцать часов в день как по дому, так и на ферме, что не улучшило ее характер, тяжелый, как мельничный жернов, в общем, его матери лучше было не перечить. Он не забыл, что Матильда ей никогда не нравилась, потому что «происходила от лозы» – ее родители владели виноградниками, а собственники виноградников всегда были люди особые, у них были большие поместья, земли которые орошались химикатами. Чтобы опрыскивать их по весне, они одевались как космонавты, а некоторые привлекали даже авиацию для распыления, одномоторный самолет на один час, чтобы поливать растения всей этой гадостью, впрочем, Матильда наверняка от этого и умерла. Не стоило о таком говорить вслух ни в больших имениях, ни на фермах, по крайней мере эти табу у них были общими. Все молчали, но прекрасно видели, что фитосанитарные химикаты убивают пчел, так почему не людей?

Если его мать не любила Матильду, то также потому, что Людовик сделал свой выбор, стал работать в ее имении. Надо полагать, что виноделие воодушевляло его больше, чем многоотраслевое хозяйство на старинный лад. Однако, чтобы удовлетворить всех, он каждый день в течение четырех лет приходил на родительскую ферму, вкалывал там тоже. Надо быть сумасшедшим, чтобы делать такое, но также и слабаком. Вот почему он в глубине души прекрасно знал, что вовсе не так уж силен, а правда была в том, что он никого не хотел обидеть. Между его фермой и Матильдиным имением было всего-то восемь километров, и тем не менее это два совершенно разных мира, соседних, но несоприкасающихся. Ему повезло, что работники его уважали, семья Матильды тоже, он не раз служил им примером. Занимаясь обрезкой по много часов подряд, обрабатывая ряд за рядом и даже не отдыхая ни минуты в своем грузовичке, а это было тяжело, тем более что высокий рост при работе в винограднике вовсе не преимущество. Зимой все делается всего в шестидесяти сантиметрах над землей, у него постоянно случались прострелы в спине из-за работы под дождем, на холоде, часовых сидений в маленьких тракторах на полсотни лошадиных сил без кабины, без ветрового стекла и непродуваемой куртки. Он мог бы корчить из себя начальника или пойти работать на винный склад, вот только, ведя себя так, будто получил это место по блату, он чувствовал бы себя ничтожеством. Может, быть виноделом и благороднее, чем просто земледельцем, но ему на это было плевать, он всего лишь любил Матильду, и работа с ней прежде всего позволяла ему быть с ней.

Обходя виноградники, он снова думал обо всем, что осталось невысказанным, об этой напряженности, об этих конфликтах, и почти сожалел о них. И хотя они не были женаты, Матильда была его женой. Он снова подумал об этих проклятых месяцах, об этом длинном туннеле, каковым является болезнь. Если проигрываешь это сражение, значит, ты не так уж силен. О раке своей жены он никогда ничего не скажет, да и с кем ему об этом говорить? Он только хранил в памяти эти маленькие походы, которые они проделывали оба по коридорам больницы, от ее палаты до кофейного автомата. Под конец ей стало трудно подниматься, это казалось ему сверхчеловеческим усилием, заставлять себя пройти две сотни метров, но она это делала. Вплоть до того дня, когда он в одиночку пошел за стаканчиком горячего, крепкого и сладкого кофе, как она любила, вплоть до того дня, когда она даже не заговорила о том, чтобы выпить кофе, вплоть до того дня, когда она совсем перестала говорить. Никогда больше он не сочтет себя сильным, он будет всего лишь делать вид и позволит этой видимости говорить вместо себя: метр девяносто пять и сто два кило – это тело, в котором он прячется. И он знал также, что больше никого не полюбит, никогда больше не отважится. Даже если это отсутствие любви было в нем словно пропасть, словно высохшее до дна озеро. Людовик прекрасно знал, что теперь ему надо будет обходиться без жизненной силы, которую обретают в том, чтобы кого-то любить, желать, целовать. И он точно не рассчитывал встретить в Париже кого-нибудь.