Читать книгу "Дар шаха - Мария Шенбрунн-Амор"

В девять лет я услышал от матери, что папу застрелили плохие люди, с которыми тот боролся, потому что защищал хороших людей. Дядя Витя постепенно дополнял эту картинку. От него я узнал, что в ночь гибели отец пошел на встречу с иранцами.

– С кем именно, никто не знал, потому что разведчик, Сашка, часто держит свои контакты в глубоком секрете. На следующий день тело твоего отца нашли на улице с пулей в затылке. Мой друг Артем, Сашка, был настоящий герой. Один из самых верных, сильных и отважных людей на земле.

Дядя Витя тогда же пообещал, что непременно отомстит за друга, хоть мы с матерью об этом и не узнаем: сотрудникам Центрального разведывательного управления нельзя рассказывать о своих операциях.

В детстве это объяснение меня полностью устраивало. С этим я рос. Героизм отца – это то, что осталось у нас с матерью вместо самого человека. Потом, повзрослев, я догадался, что к этой деятельности отца могли толкнуть не столько радение о благе человечества, сколько общие для всех Ворониных азарт и любовь к приключениям. В семье сохранились предания об участии одного из моих далеких предков в американской революции, о его пребывании в Париже в разгар революционного террора, где он якобы был знаком с Дантоном и Робеспьером. В 1812 году прапрадед вернулся в Париж победителем и оказался в окружении Наполеона. Его шальные гены достались мне, ничего удивительного, что я изнывал от отсутствия Дантонов и Наполеонов. Это они, воронинские гены, а вовсе не любовь к далекому ближнему, заставляли меня бесплатно лечить людей в Колумбии и Венесуэле. Но, конечно, в сравнении с невероятными судьбами предков моя собственная благополучная и бессобытийная жизнь выглядела пресным прозябанием.

Мой дед, Михаил Александрович, родился в Тегеране в 1927 году и рос в местной русской общине. Учился маленький Миша кое-как, а когда его отец, военврач, вступивший добровольцем в британскую армию в самом начале Второй мировой, погиб за чужую ему египетскую Эль-Агейлу, пятнадцатилетний Мишка и вовсе бросил школу и принялся зарабатывать деньги. Он был землемером, ударником в ансамбле, вышибалой в баре и стюардом в иранской авиакомпании, прозванной за свою надежность «Иншалла Эрлайнс». Благодаря попечению шахской семьи и способностям к языкам ему все же удалось получить должность помощника пресс-атташе американского посольства в Тегеране. Пятидесятые в Иране были временем оттепели и политических надежд. Но после того как спецслужбы США свергли правительство демократического премьера Мохаммеда Мосаддыка, дед посчитал за лучшее перебраться в Европу.

В Вене Михаил вступил в ряды теневой антисоветской организации русских эмигрантов с несколько зловещим, словно Ильфом и Петровым сочиненным названием «Народно-трудовой союз». В довоенные годы НТС действительно мечтал о создании в России корпоративного государства в духе Италии Муссолини или салазаровской Португалии. Во время войны эта организация весьма близоруко поставила на генерала Власова. Но к моменту прибытия в Европу моего деда антидемократическая философия уже вышла из моды, и организация находилась в полном подчинении ЦРУ и британской разведке.

Дед Михаил поначалу сотрудничал в антисоветских журналах НТС «Посев» и «Грани», мечтая, разумеется, о настоящей героике. Но в 1950-х КГБ развернул такую активную охоту на верхушку НТС, что вскоре даже записные антисоветчики могли побаловать себя разве что запуском в советское небо воздушных шариков с подстрекательными агитками. Поэтому когда в 1956 году в Венгрии наконец вспыхнуло антикоммунистическое восстание, Миша помчался туда сломя голову.

На демонстрации перед зданием парламента свежеиспеченный революционер увидел черноволосую и черноокую красавицу. В этой точке версии деда и бабки расходились – каждый уверял, что это он выхватил другого из-под гусениц советского танка. Но дальнейшее было неоспоримо: несмотря на то что дед остался неугомонным гулякой и человеком увлекающимся, всю дальнейшую жизнь он прожил с Норой.

По редким визитам в Мюнхен я хорошо помнил невысокую, полную, седую, немногословную и непрерывно курящую бабушку Нору. Мать говорила, что строгой и замкнутой она стала после смерти моего отца. А Михаилу Александровичу повезло: он легко и быстро скончался от сердечного приступа в 62 года, за год до гибели единственного сына в Кабуле. Но дед вообще был везучий, в отличие от бабушки Норы.

Нора Бекир родилась в Ялте в 1925 году. В 1937-м посадили ее отца, Рустема Бекира. В 1941-м ушли на фронт все четверо братьев. Несколько лет назад я побывал в Крыму и отыскал на стене севастопольского музея имя погибшего защитника города Али Бекира. Буквы на стене в память о подвиге – вот все, что осталось от большой татарской семьи.

Саму шестнадцатилетнюю Нору немцы угнали на работы в Германию. Об этих годах бабушка не говорила. Только однажды упомянула, что уже после войны безумно боялась, что ее выдадут обратно советским. К тому времени двадцатилетняя Нора свободно говорила по-немецки, и ей удалось перебраться в Швейцарию. Там она поступила на курсы медсестер. Впрочем, мирная жизнь оказалась не по ней, и в 1956 году Нора тоже попала в Венгрию – силами того же НТС.

После подавления восстания Михаил и Нора перекочевали в Вену, а через год на свет появился сын Артем. Семья требовала постоянного дохода. К тому времени ЦРУ изрядно подустало от византийских склок эмигрантского мира и перестало спонсировать белогвардейских дилетантов. Вместо этого ЦРУ и Госдепартамент взяли антисоветскую пропаганду в собственные руки: в самых разных местах планеты появились «голоса» радиостанций. Михаил Александрович сменил романтику неоплачиваемых демонстраций у советских посольств на солидную и доходную службу, субсидируемую американскими налогоплательщиками, – поступил работать на русскоязычное радио, вещавшее на СССР с территории Тайваня.

Благодаря няне-китаянке первым иностранным языком моего отца оказался китайский. Впрочем, маленькому Теме предстояло выучить еще множество наречий. В семье говорили по-русски, а Михаил вдобавок перебрасывался с сыном шутками на фарси. После Тайпея карьера Михаила Александровича пошла в гору. Через два года он устроился редактором на радио «Свобода», в 1972-м уже руководил всем отделом новостей, а в 1980-е ЦРУ, под чьей эгидой существовало радио, доверило моему деду, ставшему к тому времени американским гражданином и сотрудником этой организации, всю Русскую службу радио «Свобода».

По воспоминаниям моей матери, в большом мюнхенском доме Ворониных шел вечный пир. Общительный, хлебосольный и веселый дед жил застольем. С ним сиживали Войнович, Довлатов, Алешковский, Галич, Нугзар Шария, его щедростью кормились оба персидских ресторана Мюнхена. Насколько можно было догадаться из воспоминаний знавших деда, от красивых женщин он тоже не отводил взгляд. И чем разгульнее жил Михаил Александрович, тем строже и набожнее становилась его Нора. Дед куролесил и шалил, но весь Мюнхен знал, что Нору Рустемовну он любил, уважал и даже слегка побаивался.

Авантюризм предков передался моему отцу в полной мере. Артем отправился учиться в Америку и благодаря семейным связям и знанию языков уже на последнем курсе политологии Корнеллского университета шариком в лунку скатился в цепкие руки ЦРУ. Потомственный антисоветчик, знающий множество языков, он был для них находкой. В 1978 году, работая в Вашингтоне, молодой кадровик встретил Светлану – тонкую, темноволосую и черноглазую молодую женщину, недавно эмигрировавшую из Москвы. Светлана приехала в Штаты вместе с первым мужем, но уже в первый год брак молодых людей распался, не выдержав тягот эмиграции.