Читать книгу "Клеопатра, или Неподражаемая - Ирэн Фрэн"

Непросто было разобраться в этом клубке махинаций: полвека Пузырь занимался тем, что настраивал свою жену и племянницу против ее матери, его сестры; потом — ее сыновей против ее дочерей, ее дочерей друг против друга, племянников против теток, их дядей против всех на свете; и не только в Египте, но на каждом побережье, в каждой пустыне, где у него имелись родственники, появившиеся на свет в результате насильственных браков и принудительных разводов под угрозой смерти, где он заключал союзы с одними против других, закладывались основы многих будущих вероломных интриг. Ситуация настолько усложнилась, что Птолемей VIII — Пузырь — в конце концов сам в ней запутался. Ему пришлось оставить свой трон, что, впрочем, не помешало ему потом занять его снова. В обоих случаях его спасли римляне. Это он призвал их на помощь в то время, когда у них было полно дел в других местах. Они легко дали себя уговорить и быстро урегулировали все конфликты, в точности так, как он того желал, то есть к его выгоде. Однако, как ни странно, римляне, хотя и могли тогда аннексировать Египет без всяких судебных процессов, не сделали этого.

Это была ловушка, причем настолько коварная, что не захлопнулась сразу, а закрывалась постепенно, по мере возрастания высокомерной дерзости тирана; и в самом деле, в притворном бескорыстии своих новых друзей Птолемей Пузырь усматривал результат воздействия на них его (как он считал) божественной натуры, признание его — потомка Александра — превосходства и, главное, блестящий успех его махинаций (ведь в этой сфере, как и во всем, что касается любострастия и обжорства, ему, как он думал, не было равных).

Семья Лагидов была настолько поглощена внутренними интригами, что и родственники Пузыря тоже не замечали ничего подозрительного; их даже не оскорбляло, что, разбирая их дрязги, римские военачальники держались с тем же внешним безразличием (за которым скрывалось неодобрение), с каким pater familias[16] обычно успокаивает разбушевавшихся женщин, — а ведь у потомков Волчицы подобное поведение есть форма выражения крайнего презрения. В ослеплении, до которого их довел тот театр, где все они были актерами, Лагиды понимали лишь одно (и это вполне их устраивало): они могут продолжать потрошить друг друга. Они считали римлян солдафонами, бездушными и неискусными завоевателями, которые не сумеют продвинуться слишком далеко — во всяком случае, никогда не превзойдут Александра.

Итак, никто из семьи Лагидов не понимал, что кажущаяся беззаботность римлян была лишь стратегией: занятые перевариванием — а этот процесс не обошелся без мелких неприятностей — недавно поглощенных ими Карфагена и Греции, римляне не торопились ввязываться в новую авантюру; на берегах Тибра нашлось немало ворчунов, которые брюзжали, что Рим уже перестал быть прежним Римом. Несмотря на то, что все трое обладали несравненным инстинктом хищного зверя, ни Пузырь, ни две его жены, Клеопатра-Сестра и Клеопатра-Супруга, не смогли разгадать тактику Волчицы: тактику, которая состояла в том, чтобы хорошо изучить жертву, прежде чем на нее нападать, и чтобы проявлять тем большую осмотрительность, чем сильнее искушение, — особенно если объект охоты, как в случае с Египтом, представляет собой гибридное существо. Римляне просто-напросто проявляли осторожность; они выжидали своего часа, и им некуда было торопиться.

* * *

Один из них, Сципион Эмилиан, даже заставил себя нанести визит Птолемею Пузырю, несмотря на отвращение, которое внушал ему этот тиран, чьих дальних родственников он победил в Македонии. Это была просто ознакомительная поездка; однако Пузырь в своем чрезмерном тщеславии усмотрел в ней знак особого уважения к своей персоне и прямо-таки раздулся от важности.

Сципион прощупывал почву такими методами, какие использовал бы на его месте любой крестьянин из Лация; он пожелал все осмотреть — дворцы, гробницы, житницы, склады, бухты Александрии, сельскую округу. Он зорко все подмечал, составил сжатый перечень ресурсов страны и уехал, не взяв с собой ничего и даже — на тот момент — не приняв никакого решения.

Римлянин позволил себе лишь одно удовольствие: зная, что Пузырь, страдая от ожирения, никогда не передвигается иначе, как на носилках, он подстроил все так, что царю пришлось проводить своего гостя до корабля пешком, по городским улицам. Сципион шел очень быстро. Пузырь, окруженный своими телохранителями и киллерами, семенил следом, обливаясь потом и тяжело дыша под прозрачным муслиновым одеянием, не скрывавшим от глаз жителей Александрии горы его подрагивающей плоти. «Это было самое сказочное зрелище из тех, что когда-либо предлагались его народу! — говорил потом Сципион. — Я дал им возможность увидеть, как ходит их царь!» Римляне никогда не развлекались подолгу: стремительный и прагматичный, как всегда, Сципион засел за свои таблички и принялся сочинять отчет. Свои впечатления он обобщил в двух предельно лаконичных строчках: «Здесь могла бы возникнуть весьма великая держава, если бы эта страна однажды обрела правителей, достойных ее». С тех пор прошло семьдесят лет; политика Рима не изменилась.

* * *

Так начинались все рассказы о судьбах семьи; из них маленькая девочка, дитя инцеста, узнала о пропастях, к которым ведет осуществляемая вслепую абсолютная власть: о безднах глупости, подлости и вероломства, не исчезающих и после кончины того, по чьей вине они возникли. Примером тому опять-таки может служить Пузырь, который в своей беспредельной низости не удовлетворился тем, что попросил римских солдафонов вмешаться в конфликт между ним и его родственниками. Ему захотелось продолжить эту игру и за порогом смерти. Тогда-то и затянулась петля фатальных неизбежностей, которая — еще сильнее, чем цепь кровосмесительных браков, — сжала горло его потомков.

Пузырь не желал покидать сей мир, не оставив гарантий того, что и после его ухода будет продолжаться дело ненависти, которое для него давно стало образом жизни. Его родственники и на этот раз ничего не подозревали. А им стоило бы проявить осторожность — ведь тиран с юных лет думал о таком посмертном оружии; когда будущий Птолемей VIII еще не имел наследника и правил только оазисами Киренаики, он составил завещание-шантаж, содержание которого было обнародовано: в случае, если царь падет под ударами своего врага (и чтобы враг этот, его брат, не смог завладеть его наследством), его государство должно быть передано Риму.

Эта предосторожность оказалась излишней: очень скоро ему удалось сжить со света своего соперника и заполучить все, что стояло на кону: Египет, жену брата, его дочь и семейное состояние. Однако он никогда не забывал о мрачных и трудных временах своей юности и, когда почувствовал приближение смерти, захотел доставить себе последнюю радость, повторив старый маневр.

Он недаром полвека занимался интригами и теперь придумал необычайно пикантный ход: предоставил своей племяннице-супруге самой решать, кто из ее детей станет наследником престола. Между ее сыновьями наверняка начнется беспощадная война. В ней, несомненно, одержит верх старший; тогда наследник, назначенный Клеопатрой-Супругой, обратится к Риму с просьбой поддержать его права, как сделал он сам, когда повздорил со своими родственниками. И если младший победит, то примет те же меры предосторожности, какие некогда принял Пузырь: составит завещание-шантаж в духе отцовского, чтобы его брат-враг не завладел Египтом; и если даже старший потом отберет у него трон — отберет насильственным путем, — римляне смогут в любой момент вырвать из его (старшего брата) рук захваченное им сокровище. Он всегда будет только тенью подлинного царя.