Читать книгу "Фонарик Лилька - Юлия Кузнецова"

– Оно не спрягается?

– Не склоняется, Лиль. Это ж не глагол. Учатся на курсах. Потом приходят работать в кафе и варят кофе.

– И так всю жизнь? До пенсии?

– Нет. Кто-то уходит на другую работу. Вон Лёвка, например, готовится к поступлению, а пока тут работает. Поступит, наверное, и перестанет работать.

– А ты?

– Я просто работаю.

Как назло, в этот момент мимо проходил Лёвка. Услышал наш разговор, обернулся и подмигнул. Зараза!

– Ладно, – раздраженно сказала я и двинулась к подсобке, – не хочешь кофе – сделаю тебе молочный коктейль, деточка.

Лиля не обиделась. Она досидела с сосредоточенным видом, кусая соломинку от коктейля, до моего перерыва, а когда я к ней подошла, тут же спросила:

– Так ты всю жизнь собираешься просто варить кофе?

Тут-то я и обиделась.

– А что, – говорю, – плохая работа?

– Нет, просто… Просто ты очень умная. В людях разбираешься. Когда я с тобой познакомилась, то думала, ты студентка…

– Нет, – отрезала я, – я бариста. Специалист по приготовлению кофе. Еще вопросы?

– А ты пробовала куда-то поступать?

– Отвяжись! – вдруг вырвалось у меня. – Всё, мне пора! А ты дуй домой. Мама небось ждет.

– Прости, – пробормотала Лиля растерянно, – я не хотела тебя обидеть.

Я знала, что она не хотела. Но все равно обиделась. Я думала, она скажет что-то вроде: «Ого, какая работа крутая!» А она оказалась занудой, вроде моего папы.

Лилька дождалась конца моей смены. Увидев ее зеленое пальтишко у входа, я немного успокоилась. Решила ее простить. Придет время – поймет. Работа – это тоже самовыражение. Хочу и выражаюсь через кофе. Лилька и сама наверняка понимает, что сморозила глупость.

Как выяснилось, не понимает. И более того, она уверена, что пройдет время – и я пойму! Я! Та, кто старше ее на семь лет! Но не успела я выступить с пламенной речью в защиту куриц, которых не следует учить яйцам, как она взволнованно спросила, вспомнив старый разговор:

– А ты уверена, что Наташке и Кате все равно, к кому приставать? Ко мне или еще к кому-нибудь?

– Конечно, – убежденно сказала я, довольная тем, что мне вернули роль «курицы». – Человеку всегда кажется, что все вокруг имеет к нему отношение.

– Это как? – не поняла она.

– Ну… Как тесты в Интернете. Проходила когда-нибудь?

– Конечно!

– Ну вот тест «Ваш оттенок черного». Люди отвечают на вопросы, внимательно изучают ответы и узнают, какой они «оттенок черного». На самом же деле там общие слова написаны. А кажется, как будто для тебя лично.

– Я, кстати, знаешь, какой оттенок? – оживилась Лилька. – «Черный, как дыра в космосе. Во мне можно раствориться, и у меня есть скрытые способности». Так было в тесте написано.

– Вот видишь, – улыбнулась я, обходя очередную лужу по краю, чтобы не промочить новые кеды, которые я нацепила, несмотря на грязные снежные сугробы по краям дороги. – То же самое можно и обо мне сказать, и о Лёвке с Лариской, и о твоих Наташке с Катей. К тому же можешь поверить, твои одноклассницы сами много чего боятся. У каждой наверняка просто куча тараканов. В смысле всяких фобий.

– Да, Наташка гусениц боится. Таких, пушистых. У нее кофта есть голубая, с висюльками. Когда весной гусеницы с деревьев падали, то всегда цеплялись за эти висюльки ножками, а я их снимала.

– Ты?! – удивилась я. – А вы раньше дружили, что ли?

Тут Лиля отвернулась и шагнула в сторону. Каким-то шестым чувством я поняла: бежать собирается. Она и правда успела сделать пару шагов прямо в лужу, но я рванула за ней и схватила за локоть.

– Стоять! Что еще за фокусы, а?!

Замерев, мы смотрели друг на друга. Она тяжело дышала, как будто успела запыхаться.

– Я не хочу об этом говорить, – наконец выдавила она.

– Так и говори, что не хочешь, – посоветовала я и, поморщившись, выскочила из лужи.

Ноги я все-таки промочила.

У Лильки ко мне было много вопросов, а у меня к ней один: почему она убегает? Точнее, так: почему она никогда ничего не хочет объяснять? Почему просто молча убегает? У меня самой никогда не бывает, чтобы я стеснялась о чем-то поговорить. Ну если не считать таких щекотливых тем, как выбор лифчика. Может, я нелегко схожусь с людьми, но уж если начинаю с кем-то отношения, предпочитаю честность. А ей проще убежать. Почему?..

Глава десятая

Снег

Она без конца строчила мне эсэмэски. Утром я нащупывала у кровати телефон, чтобы вырубить будильник, и обнаруживала пару посланий от Лильки. Иногда просто: «Привет!» Иногда какая-то мысль, а иногда мем, который она нашла ночью в Сети мне в подарок.

От начала моего рабочего дня до перерыва могло «нападать» штук восемь, а то и десять сообщений. Она писала обо всем: что ест, что видит в окно, что сказала историчка, как оборвалась вешалка от куртки, как им делали прививки, что «ВКонтакте» написал мальчик, который ей нравится, на стенке девочки, которая не нравится, в общем, – весь ее мир отражался в моем мобильном телефоне.

Сначала меня слегка раздражало то, что я не успеваю ответить на все ее письма: не отставлять же сифон со взбитыми сливками, которыми я собиралась покрыть глясе-карамель, и не бросаться к телефону, который непрерывно гудел и пищал, сообщая об очередном сообщении. В какой-то момент я выключила звук и расслабилась. В обед доставала из сумки бутерброд с колбасой и сок или контейнер с творогом (да-да, когда на моей полке в холодильнике оставался только пустой шуршащий пакет, который я забывала выкинуть, я малодушничала и покупала творожный брикетик у сияющей бабы Клавы), шла в подсобку и читала Лилькину эсэмэску, как книжку. Иногда смеялась, иногда бормотала что-то вроде «ну ты подумай, надо же!». Дожевав бутер, отвечала и бежала к своей стойке. А голос Лильки, сбивчивый, торопливый, пришепетывающий, звучал у меня внутри, и я продолжала думать о ней и прикидывать: вечером отвечу на такой-то вопрос подробнее, а вот о поступлении не хочу говорить совсем, надо ей прямо сказать, чтобы и не заводила разговор.

Иногда у меня совсем не было настроения отвечать. И я молчала. Наверное, она считала меня садисткой. Но у всех бывает дурное настроение, и я не исключение. Телефон все загорался и загорался. Потом переставал. Перед сном я прочитывала их все. Но все-таки молчала.

А потом она переставала писать. И тогда у меня на душе кто-то скреб. Не знаю уж, кошки или мышки. Но я писала: «Привет. Прости. Вчера была не в настроении». Это было не чувство вины, нет. Скорее, то, что называют привязанностью.

У нее было одно качество, за которое я уважала ее, – она умела восторгаться тем, что есть. У меня немного другой взгляд на жизнь. Я люблю с трудностями бороться. Мне кажется, нет смысла про хорошее вслух говорить: и так понятно, что солнечные лучи на подоконнике, новая книжка, которую только что забрал из пункта самовывоза интернет-магазина, шоколадное мороженое, оставшееся на дне банки, заныканной в морозилке за пельменями, – это здо́рово! Что тут обсуждать?