Читать книгу "Солоневич - Константин Сапожников"

«Жизнерадостность, любопытство, почти детская восторженность от инсценированных большевиками приёмов, митингов и голосований немного раздражали, немного смешили и немного умиляли. Очень часто я ловила себя на сознании, что я раздваиваюсь: с одной стороны, мне до боли хотелось сказать англичанам правду о настоящем положении вещей, с другой, — какая-то безотчётная русская гордость вспыхивала и загоралась, когда они восторгались нашими просторами, нашей дивной кавказской природой, нашим гостеприимством».

Из этой поездки Тамара вернулась не с пустыми руками: не суррогатным, а настоящим коньяком для Ивана и чеканной фразой, которую могли тогда разделить все её коллеги по профессии: «Тяжела ты, шапка советской переводчицы!»

В мае 1927 года у Ивана появилась перспектива «легального» выезда за рубеж. Ему предложили место заведующего клубом советского торгпредства в Англии. Уже на следующий день мечты о загранице развеялись. В газетах было опубликовано сообщение о налёте британской полиции на офис и склады советской торговой компании «Аркос». Были захвачены компрометирующие документы, которые косвенно свидетельствовали о том, что некоторые сотрудники компании занимались разведывательной работой. Дипломатические отношения между Советским Союзом и Англией были разорваны с разочаровывающими последствиями для Солоневича: «Розовые надежды были отодвинуты до следующей оказии».

Тамаре с загранкомандировкой повезло больше. В 1928 году она вместе с сыном уехала на три года в Берлин для работы в советском торгпредстве.

Глава шестая

РАЙ В САЛТЫКОВКЕ

Иван Солоневич всегда говорил о Салтыковке, в которой он провёл свои последние свободные советские годы (1926–1933), как о земном рае. Обнаружить этот рай, который находился на 17-й версте Нижегородской железной дороги, стоило больших трудов. Как вспоминал Иван, ему пришлось в течение нескольких недель сбегать со службы, обследовать московские пригороды, расспрашивать встречных и поперечных о сдающемся внаём жилье. Ответы были неутешительными: не только в Москве, но и в её окрестностях свободных «квадратных метров» не было.

Наконец Солоневичу повезло. В июле в очередном «исследуемом» пригороде — посёлке Салтыковка, на улице Луговой, дом 12 — он увидел через забор пожилую супружескую пару, мирно пившую чай на веранде. Иван подошёл поближе, попросил воды. Добросердечные старички предложили ему чай. Завязался разговор, в котором доминировала тема поиска жилья. Солоневич пожаловался, что именно по этой причине живёт врозь с семьёй, застрявшей в Одессе.

Далее содержание разговора идёт в изложении Солоневича:

«— Так вы, значит, из Одессы? — спросил старичок.

Одесса пользуется репутацией самого вороватого города в России. И на вопрос: „Скажите, а вы не из Одессы?“ анекдот отвечает так: „Сами вы сволочь!“ Поэтому я поспешил поправиться:

— Я, собственно говоря, из Петербурга.

— Ага, — сказал старичок, — а в котором году вы бежали?

Я понял, что попался. И ответил туманно: как и все. Старушка предложила мне ещё стакан чаю. Потом поговорили о том о сём. Потом старушка вышла на кухню, старичок последовал за ней. Что-то шептались. У меня на душе было неуютно: вот проболтался! Но оба супруга скоро вернулись на веранду, и на меня свалилась манна небесная:

— У нас, видите ли, — сказал старичок, — кое-какое помещение есть — только, может быть, дороговато для вас будет, — тридцать пять рублей в месяц, две комнаты…»

Надо ли говорить, что Солоневич торговаться не стал. С владельцем «частнохозяйственной дачи» Александром Руденко и его женой семья Солоневичей мирно уживалась шесть лет. По мнению Ивана, главным достоинством этого обиталища было отсутствие домкома и всяческих, связанных с ним проблем и нервотрёпок. В Москве, на Тверской, ему пришлось принимать участие в собраниях жилищного кооператива, вникать в малоинтересные дела, связанные с починкой крыши, вывозом мусора, покупкой топлива для котельной и прочими хозяйственными проблемами. Солоневич вспоминал: «Я очень скоро сообразил, что ни о чём этом я, во-первых, не имею никакого понятия, а если бы и имел, то не имею никакой возможности заниматься всеми этими собраниями: у меня ведь есть всё-таки и мои собственные дела». Поэтому Солоневич регулярно саботировал собрания жильцов, что, конечно, негативно сказалось на его общественно-политической репутации.

Внешне Салтыковка была самым обычным «населённым пунктом»: с центральной магистралью — мощёной улицей с гордым названием «шоссе Ильича», дощатыми тротуарами, пусть и плохоньким, но уличным освещением. И всё-таки по сравнению с Москвой жизнь в посёлке, «оазисе свободы», обладала массой преимуществ: «Меня никто не тащил на собрания жильцов. Меня никто не заставлял контролировать хозяйственные действия товарища Руденко, владельца частнохозяйственной дачи… Когда я, усталый и голодный, возвращался домой, никто не стучал в мои двери, вызывая меня на собрания, посвящённые вопросам озеленения или заготовки мусора. Каким-то таинственным образом крыша не текла сама по себе, мусор исчезал, как кролик в рукаве престидижитатора: таинственно, бесследно и, главное, бесшумно: без всякого участия „широкой общественности“, — сам по себе… Вообще был рай: не было ни бумажек, ни собраний, ни общественности, ни самодеятельности, было очень нище — очень просто, но по-человечески организованное человеческое жильё. А не клопиное социалистическое стойло».

И ещё одно достоинство было у «райской дачи»: в её дворе находилась банька, в которой, по выражению Ивана, были смыты все наслоения московской социалистической эпохи.

Тамаре новое место обитания поначалу не глянулось. Ей не нравилось, что в посёлке «не было ни мостовых, ни тротуаров, ни освещения, и тёмной осенней ночью на улице приходилось зачастую трепетно стоять на одной ноге, потому что калоша с другой ноги устревала в непролазной грязи, и потому что страшно было ступить дальше в одной туфле… Лавок в Салтыковке почти не было. Только один кооператив, в котором, кроме водки и морковного кофе, ничего нельзя было найти».

Не нашлось у Тамары одобрительных слов и по поводу нового семейного гнезда, на поиски которого Иван затратил столько сил: «Мезонинчик наш состоял из коридорчика, в котором два человека с трудом могли бы разойтись, и двух крохотных клетушек с бревенчатыми стенами, из которых вылезал войлок прослоек… Я, каюсь, человек, легко поддающийся настроению и импульсивный. Поэтому на следующее по приезде утро, лежа на импровизированной косоногой постели и смотря в маленькое оконце на гнущуюся от ветра оголённую берёзу, я впала в острое отчаяние, пустилась в слёзы, стала упрекать себя и ни в чём неповинного мужа в том, что мы уехали из милой Одессы, а когда мой взгляд нечаянно остановился на крюке от лампы, мне всерьёз захотелось повеситься».

Но привычка — великое дело. Прошло время, и семья Солоневичей нашла много положительных сторон жизни в Салтыковке — природа, простор, тишина, реки и озера, где можно было рыбачить, а иногда и браконьерничать. Железнодорожная станция обеспечивала связь с Москвой, хотя порой — при денежных затруднениях или желании дать спортивную нагрузку ногам — Иван отправлялся в столицу пешком (в трудах Солоневича есть упоминания об этих марш-бросках).