Читать книгу "Эдгар Аллан По. Поэт кошмара и ужаса - Глеб Елисеев"

Если бы только в моих силах было излить тебе все, что я чувствую, языком, каковым я желал бы владеть для подобного случая! Этого мне не дано, и потому удовольствуюсь тем, что скажу все попросту, как умею.

В искренности всех твоих обещаний я вполне уверен. Но есть у меня опасение, Эдгар, что, ступив на эти улицы снова, ты забудешь о своих зароках и опять станешь пить хмельное — и так до тех пор, пока оно совсем не отнимет у тебя рассудок. Положись на собственные силы и пропадешь! Уповай на помощь Создателя и спасешься…

У тебя блестящие таланты, Эдгар, и тебе надобно добиться, чтоб и их, и тебя самого уважали. Научись уважать себя сам и очень скоро увидишь, что тебя уважают и другие. Распрощайся с бутылкой и с собутыльниками — навсегда!

Скажи мне, что ты можешь и хочешь это сделать, дай мне знать, что твердо решил никогда больше не уступать соблазну.

На тот случай, если ты снова приедешь в Ричмонд и снова станешь моим помощником, между нами должно быть ясно оговорено, что я буду считать себя свободным от всяких обязательств с той минуты, когда увижу тебя пьяным.

Тот, кто пьет до завтрака, идет по опасному пути. Тот, кто может так поступать, не сделает дела, как должно…

Твой верный друг Т.У. Уайт».

В Ричмонде Мария Клемм и Вирджиния расположились в меблированных комнатах на Кэпитол-сквер, где еще с августа поселился Эдгар По. Так в вирджинской столице возникла уменьшившаяся копия «семейного гнезда» на Уилкс-стрит. О возможном браке Эдгара и Вирджинии никто пока не знал, и семейство По-Клемм обыватели спокойно воспринимали как близких родственников, живущих «одним домом».

Период безумия у поэта завершился, и Томас Уайт не мог нарадоваться не исполнительного и дисциплинированного работника. Он с чистой душой переложил на По все заботы по непосредственному управлению редакцией, занявшись исключительно усилиями по увеличению числа подписчиков. Для этого ему приходилось постоянно разъезжать по всему штату, и, по сути дела, Эдгар По стал направлять всю редакторскую политику «Сазерн литерери мессенждер».

Вирджиния По. Посмертный портрет

На страницах ежемесячника поэт начал размещать свои ранние рассказы, здесь же появилась драма «Полициан» (вернее — одиннадцать сцен из так и не законченной автором пьесы). Однако среди всех его литературных проектов того времени самой неожиданной и любопытной оказалась история, описывающая полет человека на Луну. Этот текст, позднее названный «Необыкновенное приключение некоего

Ганса Пфааля», начинается во вполне юмористическом ключе, описывая, как над голландским городом Роттердамом появился странный воздушный шар, который находился «на высоте какой-нибудь сотни футов, и публика могла свободно рассмотреть его пассажира. Правду сказать, это было очень странное создание. Рост его не превышал двух футов; но и при таком маленьком росте он легко мог потерять равновесие и кувыркнуться за борт своей удивительной гондолы, если бы не обруч, помещенный на высоте его груди и прикрепленный к шару веревками. Толщина человечка совершенно не соответствовала росту и придавала всей его фигуре чрезвычайно нелепый шарообразный вид… Когда оставалось, как уже сказано, каких-нибудь сто футов до земли, старичок внезапно засуетился, по-видимому не желая приближаться еще более к terra firma… Затем старичок торопливо вытащил из бокового кармана большую записную книжку в сафьяновом переплете и подозрительно взвесил в руке, глядя на нее с величайшим изумлением, очевидно пораженный ее тяжестью. Потом открыл книжку и, достав из нее пакет, запечатанный сургучом и тщательно перевязанный красною тесемкой, бросил его прямо к ногам бургомистра…»

В упавшей на землю рукописи описана история путешествия ремесленника Ганса Пфааля из Роттердама на Луну. Причем изначально рассказ Пфааля ведется также во вполне бурлескном ключе. Он, дескать, задумал это путешествие, чтобы скрыться от долгов и заодно прикончить самых надоедливых кредиторов. При запуске воздушного шара ему вполне удается его предприятие: «На тех местах, где во время наполнения шара должны были находиться бочки поменьше, я выкопал небольшие ямы, так что они образовали круг диаметром в двадцать пять футов. В центре этого круга была вырыта яма поглубже, над которой я намеревался поставить большую бочку. Затем я опустил в каждую из пяти маленьких ям ящик с порохом, по пятидесяти фунтов в каждом, а в большую — бочонок со ста пятьюдесятью фунтами пушечного пороха… Уронив, словно нечаянно, сигару, я воспользовался этим предлогом и, поднимая ее, зажег кончик фитиля, высовывавшийся, как было описано выше, из-под одной бочки меньшего размера. Этот маневр остался совершенно не замеченным моими кредиторами. Затем я вскочил в корзину, одним махом перерезал веревку, прикреплявшую шар к земле, и с удовольствием убедился, что поднимаюсь с головокружительной быстротой… Но едва я поднялся на высоту пятидесяти ярдов, как вдогонку мне взвился с ужаснейшим ревом и свистом такой страшный вихрь огня, песку, горящих обломков, расплавленного металла, растерзанных тел, что сердце мое замерло, и я повалился на дно корзины, дрожа от страха».

Однако в дальнейшем стиль По заметно меняется. Сначала он увлекается созданием вроде бы научно обоснованной и внешне правдоподобной истории постепенного приближения воздушного шара к Луне. (В «Примечании» к переработанному изданию 1840 года поэт даже специально подчеркнет: «Своеобразие „Ганса Пфааля“ заключается в попытке достигнуть этого правдоподобия, пользуясь научными принципами в той мере, в какой это допускает фантастический характер самой темы»).

Среди наблюдений, которые совершает аэронавт, По еще раз специально отмечает одно: вроде «подтверждающую» столь увлекавшую его историю полой Земли. Вот что якобы заметил Ганс Пфааль: «Встал рано и, к своей великой радости, действительно увидел Северный полюс… К северу от упомянутой линии, которую можно считать крайней границей человеческих открытий в этих областях, расстилалось сплошное, или почти сплошное, поле. Поверхность его, будучи вначале плоской, мало-помалу понижалась, принимая заметно вогнутую форму, и завершалась у самого полюса круглой, резко очерченной впадиной. Последняя казалась гораздо темнее остального полушария и была местами совершенно черного цвета».

В конце концов странник из Роттердама достигает Луны: «Оставалось последнее средство: выбросив сюртук и сапоги, я отрезал даже корзину, повис на веревках и, успев только заметить, что вся площадь подо мной, насколько видит глаз, усеяна крошечными домиками, очутился в центре странного, фантастического города, среди толпы уродцев, которые, не говоря ни слова, не издавая ни звука, словно какое-то сборище идиотов, потешно скалили зубы и, подбоченившись, разглядывали меня и мой шар».

А в самом же финале дневника путешественника с Земли на Луну неожиданно прорывается склонность По к пугающему, фантастичному и совершенно необъяснимому: «И я действительно могу открыть многое и сделал бы это с величайшим удовольствием. Я мог бы рассказать вам о климате Луны и о странных колебаниях температуры — невыносимом тропическом зное, который сменяется почти полярным холодом, — о постоянном перемещении влаги вследствие испарения, точно в вакууме, из пунктов, находящихся ближе к солнцу, в пункты, наиболее удаленные от него; об изменчивом поясе текучих вод; о здешнем населении — его обычаях, нравах, политических учреждениях; об особой физической организации здешних обитателей, об их уродливости, отсутствии ушей — придатков, совершенно излишних в этой своеобразной атмосфере; об их способе общения, заменяющем здесь дар слова, которого лишены лунные жители; о таинственной связи между каждым обитателем Луны и определенным обитателем Земли (подобная же связь существует между орбитами планеты и спутника), благодаря чему жизнь и участь населения одного мира теснейшим образом переплетаются с жизнью и участью населения другого; а главное — главное, ваши превосходительства, — об ужасных и отвратительных тайнах, существующих на той стороне Луны, которая, вследствие удивительного совпадения периодов вращения спутника вокруг собственной оси и обращения его вокруг Земли, недоступна и, к счастью, никогда не станет доступной для земных телескопов».