Читать книгу "Друзья не умирают - Маркус Вольф"

Хотя в отношении многих людей это было горькой, но правдой, в том числе в отношении его тетки, справка об отце была неверной. Он умер в 1958 году, реабилитированный Военной коллегией Верховного Суда СССР. Гельмут показывал мне заверенную копию этого решения и документ Комитета госбезопасности, подтверждающий, что отец с 1 января 1921 года сотрудничал с ОГПУ. Лишь совсем недавно он узнал, что его тетка в 1938 году была расстреляна в подмосковном Бутово - это именно то место, где расстались с жизнью многие учителя и наш пионервожатый из школы имени Карла Либкнехта Курт Арендт.

Когда я хотел узнать у Гельмута немного подробнее о его встрече с отцом после освобождения последнего, память Гельмута уже очень сильно сдала. Однако его жена Валя все точно помнила:

«В 1954 году, когда только что родился наш младший сын Юрий, в нашей маленькой комнатушке на заднем дворе гостиницы «Люкс» зазвонил телефон. Кто-то попросил Гельмута. Когда я сказала, что он спит, последовал удивленный вопрос: как так? Я сказала, что он прилег после ночной смены. Мне сказали, что я должна его сейчас же разбудить, что это очень важно. Гельмут взял трубку и долго ничего не говорил. Я была очень взволнована, когда он сказал мне, что по телефону звонили знакомые его отца, который, по их словам, должен туда прийти. Я очень испугалась и просила Гельмута оставить свой паспорт дома. «Если ты не вернешься сюда к трем часам, у меня не будет молока и я не смогу грудью кормить нашего ребенка».

После бесконечного ожидания он позвонил и сказал: «Валя, это мой отец! Мы сейчас приедем». И я, и комната были в таком состоянии, что я не хотела их принимать. Представь себе, тринадцать метров на пять человек! Вскоре они оба приехали. Я увидела невысокого округлого человечка и не смогла вымолвить ни слова, пока Гельмут не сказал: «Это мой отец». Лишь после этого я пригласила их сесть. Стульев у нас не было, мы сидели на кроватях. То, что он рассказывал тогда, потрясло меня до глубины души».

В 1933 году, когда отец работал в Вене, выступая как американский бизнесмен, по доносу заместителя его вызвали в Москву и арестовали. Доносчик сбежал с деньгами фирмы, а отца, успешно работавшего разведчика, сослали на Соловки, печально известное еще с царских времен место ссылки. Однажды там появился известный ему прокурор, который добился перевода отца в Москву для выяснения его дела. Это было в ноябре 1934 года. 1 декабря в Ленинграде был убит Киров, и началась большая волна чисток. Все попытки пересмотра дела закончились ничем, а с приговора к десяти годам заключения начался путь через сибирские лагеря. Будучи высоко образован, он читал лекции заключенным и охране - агитировал их за коммунизм. Хотя срок его несправедливого наказания давно закончился, он, как и большинство заключенных, не имел права покидать места ссылки и прожил до 1953 года на севере Эвенкии.

Когда Валя узнала об этом, она начала борьбу за реабилитацию родного отца своего мужа, выстаивала очереди в приемной Верховного Суда, пока не получила наконец нужный документ. Несмотря на весь опыт, ей все еще было трудно понять, как такое могло случиться с коммунистом, который с опасностью для жизни работал на Советский Союз.

Гельмут находился еще в детском доме шуцбундовцев, когда в 1939 году было подписано соглашение, которое позже вошло в историю как пакт Гитлера-Сталина. Гельмут смог понять и это событие с большим трудом. Вступление Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию, включение балтийских республик в Советский Союз, казалось, давали этому шагу приемлемое объяснение. Нападение гитлеровской Германии на Советский Союз в июне 1941 года позволило наконец понять этот шаг как заблаговременное обеспечение советских границ и отодвинуло на задний план все сомнения.

В это время в жизни Гельмута произошли серьезные изменения. В 1938 году школа имени Карла Либкнехта и международный детский дом были закрыты. Таково было одно из следствий подписанного Риббентропом и Молотовым пакта, поскольку нацисты воспринимали близость этой школы к зданию посольства как провокацию. Большинство детей перевели в русский детский дом. Он был значительно хуже в том, что касалось питания и размещения, и главное -дети попали там в крайне недружелюбную обстановку. Виновато в этом было руководство школы и некоторые педагоги.

Как один из старших школьников Гельмут выступил против этого сначала перед директором, а затем и в городском отделе народного образования и добился некоторого изменения распорядка в детдоме. Так Гельмут приобрел доверие младших и в летнем пионерском лагере был избран председателем совета лагеря. В это время его уверенность и самосознание укрепились еще и потому, что мать и отчим возвратились из командировки за границу. Их поселили, однако, не в Москве, а в Саратове на Волге. Когда он посетил их во время зимних каникул 1941 года, надежда на возобновление нормальной жизни семьи исчезла. В комнатенке, которую выделили родителям, для него просто не было места.

В то время, когда я по окончании школы начал учиться в авиационном институте, Вольфганг поступил в педагогический институт иностранных языков, а Гельмуту пришлось одновременно работать токарем в мастерской русского детдома, в котором он продолжал жить. Там вместе с двумя австрийскими друзьями, которых он знал еще по детскому дому шуцбундовцев, он пережил 22 июня 1941 года и начало войны.

До середины октября сообщения о положении на фронтах подавались в аккуратно препарированном виде, а затем на нас обрушилось официальное сообщение, что части немецкого вермахта стоят вплотную под Москвой. Информацию мы могли черпать только из динамиков городской сети, поскольку радиоприемники были изъяты сразу после начала войны.

В Москве разразилась паника, довольно бездумно была начата эвакуация предприятий и институтов. В нашем институте это происходило благодаря энергичным указаниям директора более или менее организованно. С несколькими из моих коллег по институту мы договорились, как и где будем встречаться и скрываться, если появятся немецкие войска. Когда по улице прошли танки чужой конструкции, мы подумали, что час пробил. Гельмут рассказывал, что он со своими австрийскими друзьями намазали мазью лыжи, налили бензин в канистры, чтобы в случае вступления немецких войск поджечь Москву, как во времена Наполеона, и после этого пойти в партизаны. Однако вступление, уже объявленное Гитлером, не состоялось.

В середине 1942 года друзей разделили. Гельмут был советским гражданином, и его призвали в армию. Он думал, что попадет на фронт, но в его паспорте в графе национальность значилось: немец. Поэтому он попал не в регулярную, а в трудовую армию. Там ему еще повезло, так как многих из наших школьных друзей из немецкой школы, в том числе и мою первую юношескую любовь, арестовали. Некоторые другие, как Анарик, друг из поселка писателей Переделкино под Москвой, едва избежал смерти на лесоповале в тайге. Хотя Гельмуту пришлось голодать на строительстве обводной стратегической дороги под Свердловском на Урале и выносить те же лишения на тяжелейшей физической работе, что и большинству рабочих в тылу страны, он жил довольно свободно у крестьян в маленьком домике с садом.

Летом 1942 года мы встретились далеко от Москвы на бывшей усадьбе Кушнаренково, живописно расположенной на небольшом возвышении на берегу реки Белая, примерно в шестидесяти километрах от столицы Башкирии Уфы. Попасть туда можно было только по реке. Каждый новичок из прибывших из разных районов огромной страны получил незадолго до этого приказ в форме таинственно звучавшей телеграммы. Меня призыв застал в казахской столице Алма-Ате, куда я был эвакуирован с моим институтом из находившейся под угрозой Москвы. Я, как немец, в свои девятнадцать лет остался единственным мужчиной на курсе, почти всех остальных студентов призвали в армию.