Читать книгу "Роль любимой женщины - Евгения Михайлова"

— Я даже не знаю, как мне начать…

— Я знаю, — сказал Александр Васильевич.

Он попросил ее пересесть в мягкое, глубокое кресло, поставил напротив свой стул, велел закрыть глаза и сжал ее запястья сильными прохладными пальцами. Он как будто ловил ее пульс на двух руках. И тихо, мягко произнес:

— Работаем, Алена. Так говорят ваши режиссеры? Вы засыпаете. Вы одна. Вы еще слышите мой голос, но вы уже видите того или тех, кто вас ждет во сне, кто сейчас попытается вас поймать…

И Алена, как послушная актриса, исполняя волю режиссера, стала вызывать свой сон из ночи в белый день, чтобы рассмотреть его вдвоем с помощником. За закрытыми ресницами поплыли улицы, деревья и вода, она терялась в безликой толпе, по-детски надеялась, что ее не видно за чужими спинами, но…

— Ох, — застонала она и открыла глаза. — Вот он. Один из них. Он меня нашел в толпе. Схватил за руку. Он спросил: «Ты где?» Голос глухой, как бывает, когда его специально глушат, чтобы не узнали.

— Вы в первый раз его видите во сне?

— Нет. Он появляется часто… Его легко отличить от других. Их всего трое, тех, от кого я убегаю.

— Отлично, — спокойно произнес Александр Васильевич. — Держите этот образ перед внутренним взглядом. Не отпускайте. Старайтесь рассмотреть не в целом, а какую-то характерную деталь, что-то, что отличает этого человека.

Алена замерла и напряженно, почти не дыша, просидела минут десять. Потом выдохнула.

— Синий луч. Его отличает и пугает меня синий луч.

— Дальше.

— Это взгляд. Он прячет лицо и поворачивает голову ко мне, продолжая стоять почти спиной. Но взгляд, как нож. Холодный безжалостный нож. Я, кажется, узнаю его… Сейчас, вот падает туман, немного приоткрылось лицо… Подбородок… Такой я видела один. Да. Это Александр! На свете есть, наверное, только один человек с такими холодными, ярко-синими глазами. Это Александр Кивилиди. А эта толпа и вода… Это Венеция. Я там с фильмом на фестивале…

Голос Алены замер, ее руки в руках Масленникова обмякли и застыли. Она потеряла сознание.

Пришла в себя на кровати. Масленников стоял рядом и продолжал держать ее запястье.

— С возвращением, Алена. Вы сделали почти невозможное. Вы преодолели тот блок в памяти, который ставит в качестве защиты спасающая себя психика. Вы так избавлялись от слишком тяжелого воспоминания. Вероятно, это ваша система. Благодаря ей вы и остались человеком уравновешенным, сдержанным. А испытания вас не оставляли, похоже, в покое никогда. Но мы вытащили из вашего сна одного фигуранта. Это Александр Кивилиди, с которым вы встретились в Венеции во время кинофестиваля. У него синие глаза. А теперь я сделаю вам успокоительный укол. Дождусь, пока приедет Алексей, которому я позвонил, а мы с вами продолжим в другой раз. Вы сегодня будете спокойно спать. Вы очень утомлены. Я, как говорят шарлатаны, даю вам установку. В отличие от них, мои пожелания исполняются. Алексей приготовит вам горячий ужин. Выпейте хорошего вина. Думайте о том, что вам приятно.

— Мне приятно, — устало прошептала Алена. — Мне приятно думать, что сейчас приедет Алеша и что вы не оставите меня одну, пока он не приедет.

Глава 3

Александр Кивилиди

На солнечной поляне густого дикого сада сидел в шезлонге плотный широкоплечий мужчина с обнаженным торсом и босыми ногами, которые он топил в еще по-утреннему прохладной траве с каплями росы. На столике перед ним был открыт ноутбук, стоял бокал красного вина, дымилась трубка. А мужчина смотрел, не щурясь, на белые облака. И во время этого идиллического занятия его большие широкие ладони были сжаты в кулаки. От этого человека любой бы не сразу отвел взгляд. В юности он мог бы позировать для статуи Давида, но он возмужал и стал намного интереснее и значительнее, чем Давид. Мраморный юноша вообще сильно проигрывал по сравнению с вызывающей естественностью и жизненной силой этого мужчины: пропорциональное тело, мускулы на груди, руках и плечах, крепкая шея. Идеальной формы голова могла принадлежать только мужчине. И любой взгляд остановился бы на его лице. На совершенно необычном лице. Под жестким темным ежиком волос — низкий, широкий лоб с резкими морщинами. Темные брови оттеняют смуглые тяжелые веки с кромкой коротких и густых черных ресниц, из-под которых неподвижно, холодно и беспощадно смотрят глаза удивительного, ярко-синего цвета, которого, кажется, в чистом виде и в природе не бывает. Правильный нос, красивый рот — твердый и выразительный. И скульптурный подбородок с очень глубокой ямочкой посередине — признаком решительности и целеустремленности.

Таким создала природа Александра Кивилиди, магната, известного своим талантом выгодно вкладывать родовое состояние, и покровителя искусств. Его небольшой одноэтажный кирпичный дом на юге Франции был похож на него самого — такой же завершенный, строгий, пропорциональный, лишенный недостатков, бахвальства и всего того, что говорит о плохом происхождении и дурном вкусе. Вкус Кивилиди для многих был критерием.

Одного не дала Александру столь щедрая природа. Покоя. Он смотрел на утреннюю нежность во всем, слушал тонкую услужливую тишину и несмелое чириканье птиц, а глаза то и дело темнели от каких-то мрачных мыслей, красивые зубы, не знавшие дантистов, то и дело сжимались, как будто готовились к оскалу, проверяли свою силу.

На столике позвонил его айфон. Александр посмотрел на дисплей и небрежно бросил телефон обратно. Рот дернулся в раздражительной и брезгливой гримасе. Ее никогда не видели люди, с которыми он встречался на приемах и фестивальных торжествах. Он выделялся, по отношению к нему все невольно соблюдали дистанцию. Но его лицо было всегда в меру доброжелательным, а улыбка — открытой. Только тот, кто имел редкую возможность увидеть его в одиночестве, когда он думает, что на него уже не смотрят, тот не мог не понять, что это страстный, жестокий, беспощадный человек. Скорее всего, не только по отношению к другим, но и к себе самому.

Александр поставил на колени ноутбук, сосредоточенно поработал около часа. Потом допил вино, отодвинул погасшую трубку, встал, сделал глубокий вдох, после него пару упражнений для дыхания и кровообращения и вошел в дом. Справа за огромным холлом, который казался почти пустым — только самая необходимая строгая темная мебель, — были ванная, тренажерный зал и большой бассейн. Александр прошел туда босиком по черному мраморному полу, открыл дверь, оказался перед зеркальной стеной между ванной и бассейном, остановился, глядя на свое отражение. Смотрел исподлобья, сурово, как на чужого человека. Потом медленно расстегнул шорты, они упали у сильных ног с совершенно плоскими ступнями, а их обладатель прижал руку к мускулистому животу, затем провел ею до бедер. Его плоть напряглась, а красивый рот изогнулся, как от боли или страдания.

Это было тоже зрелищем для одного. Он сам себе казался не человеком, а опасным животным, самцом, которого человеческий мозг укротить не всегда сможет. Или никогда не сможет. Его собственный, организованный, развитый мозг. Александру хватало власти, которую он имел. Он мог ее расширить и укрепить в любой момент, если понадобится. Ему не всегда подчинялись лишь его мысли и тело. И это обстоятельство вызывало ярость. Это был изъян природы, считал Александр. Ущербность, о которой никто не догадывается. Он тяжело нес свой единственный изъян. Как и свой единственный физический недостаток, от которого за день ужасно уставали ноги. Это вовремя не исправили в детстве — плоскостопие.