Читать книгу "Потерял слепой дуду - Александр Григоренко"

– Хошь в рожу дам?

Колька принес табурет для Шурика:

– Садись, я щас, помоюсь.

Шурик сел. Женщина глядела на него, не стесняясь, пристально, раздувала ноздри, потом вдруг улыбнулась с какой-то похабной снисходительностью. Хотелось уйти, но было неудобно перед Колькой.

Колька вернулся минут через десять – ослепительно чистый, в белой, застегнутой под горло рубашке и до онемения пьяный. Посмотрел в кухню знакомым виноватым взглядом, лег на матрац в коридоре, натянул на голову одеяло и больше из-под него не показывался.

– В рожу-то хошь? – вновь спросила женщина, когда Шурик поднялся, собираясь уйти.

Оказалось, что видел он Кольку в последний раз. Пошел Колька с компанией купаться на реку, забрел по горло, нырнул, мелькнув задом, и не вынырнул. Говорили, был он трезвым.

* * *

В начале осени Дина сказала:

– Я беременна.

Она сказала это с грустной готовностью к новому повороту судьбы. Так говорила бабушка, что каникулы кончились и пора ехать в интернат.

– Тебе надо на работу…

Шурик молчал.

Когда забеременела та, прошлая жена, Ирочкина мама сказала ему – без рук, громко и почему-то строго: «Это радость, Саша! Боль-ша-я!»

С тех слов его отделили от Ирочки, спать велели на тахте в комнате, где принимали гостей и собирались по вечерам. «Чтоб не придавил», – объяснила теща. А он понял, что теперь их семейным счастьем уже не любуются, наступило что-то другое. Ирочкина мама на безупречном немом говорила ему: «Будущий отец, ты бы хоть раз догадался в магазин зайти после работы», – и смотрела с непонятной ему укоризной, потому что магазины никогда не были его обязанностью. Эти слова и взгляд повторялись несколько раз: сказав, теща вручала ему список продуктов для дочери, в котором обычно значились фрукты, творог, однажды «мелки ученические, как в школе, в коробочке».

Рождение ребенка он принял без каких-либо сильных чувств, наверное, потому что все время беременности жены и первые месяцы после родов ощущал себя человеком, которого не знают как пристроить к общей важной работе. Домашних обязанностей было и раньше немного, а теперь вовсе не стало – он видел только мелькающие лица родителей жены, лица воодушевленные, гордые. Хотя однажды теща показала ему, как надо пеленать младенца, но у Шурика вышло плохо, другой попытки ему не дали. Да он и сам не стремился к этому – другому – кукленку, некрасивому, постоянно разевающему рот, трясущему крохотными кулачками.

Только через год стали они смотреть друг на друга – тайком, когда оставались одни. Тот кукленок, с трудом удерживая голову, непомерно тяжелую для него, таращился пронзительно-голубыми глазами, и Шурик чувствовал что-то незнакомое, теплое, беззаботное…

Но минуты те случались нечасто, и жизнь его портилась с каждым днем – его уже совсем исключили из общего дела, каковым было счастье Ирочки.

А сейчас стояла перед ним Дина, которую он любил, и она любила его, и не было вокруг суетящихся в значительной своей заботе людей, и вместо большой квартиры – комнатка с горбатым диваном…

Ощущение этого одиночества, незнакомого и волнующего, как вершина высокой ледяной горки, незаметно, без мыслей, переменило его.

– Я ничего не говорила маме. Скажу, когда ты найдешь работу. Ты ведь скоро ее найдешь?

– Да, скоро.

– Она будет знать, что все у меня хорошо, и тогда обрадуется.

Нежно, будто пробуя новую дорогую вещь, она провела ладошкой по его груди.

Следующим утром он поехал в мастерскую, где сколачивал табуреты и где не был уже много лет, ехал как на пепелище, не имея никакого замысла, с тем лишь расчетом, что там, может быть, встретит своих людей и они объяснят ему, что делать. Мастерская, к его удивлению, оказалась не только жива, но разрослась, и теперь там не занимались прежними мелочами – делали двери, богатые, с окошками из фигурного стекла, и красивые оконные рамы из дерева. Только подходя, он увидел в окно, что работают там, как и прежде, немые, обрадовался, хотя никого из нынешних работников не узнал. Но, на его счастье, остался там начальник, что был в пору табуреток и посылочных ящиков, – пожилой человек с грубо отесанным квадратным лицом, и сам такой же грубый – Игорь Борисович. Как раз выходил он из своего кабинетика, и Шурик столкнулся с ним.

Игорь Борисович его узнал, спросил, не здороваясь:

– Откуда к нам?

– Наниматься пришел, – ответил Шурик, стараясь быть развязным.

Руки начальника описали что-то возмущенное и сказали:

– Думаешь – что? Пришел и взяли?

– Я же работал здесь.

– Здесь все работали, – криво усмехнулся Игорь Борисович, – а теперь тут все другое. Видел? Не табуретки.

Шурик кивнул. Уговаривать, тем более спорить, он не умел и потому повернулся, чтобы идти. Но рука ухватила его сзади за воротник.

– Какой обидчивый, – сказал начальник с той же недоброй усмешкой и затолкал в свой кабинет за старой дверью, выкрашенной грязно-зеленой краской. Он сел, достал из ящика стола толстую цветастую газету, показал ее, как на уроке, и положил на стол:

– Запомнил? Называется «Работа всем». Выходит раз в неделю, по четвергам, продается в киосках и так, с рук. Покупай ее, читай внимательно, с карандашом. Там и для нас кое-что бывает. Ты только столяр?

– Могу красить машины.

– Ну вот, уже лучше. Эта газета старая. Но ты ее возьми все равно. Потренируйся. Все, иди.

Пока Шурик поворачивался к двери, начальник сказал ему вдогонку:

– Заходи иногда. Может, я кого уволю.

С того дня и до следующего четверга газета – двухнедельной давности – числилась его единственной добычей. Подкатывала мысль сходить к дяде, который, конечно, может все. Но Шурик вспомнил, как наврал ему тогда, на картошке, будто работает, и дядя, конечно, это помнит, начнет выяснять что и как, а врать больше одного слова он не умел, да и не приходилось.

В четверг они сидели за столом, рядом, карандаш полз острием по столбцам. Часа через полтора было у них три подходящих объявления: разнорабочий, разносчик газет и какой-то «администратор с ПК», помеченный так, ради утешения.

– Чего ты не женщина? – Дина потрепала его чуб. – Вон сколько уборщиц требуется.

Позвонить они не могли, и, пока отыскал Шурик указанный в объявлении адрес, место разнорабочего оказалось занятым. Где принимают в разносчики газет, он просто не нашел, запутался в окраинных улицах, притащился домой поздно, усталый, промерзший и сказал все, как есть.

Дина уже не трепала его за чуб, ушла в угол, села за швейную машину, впустую нажала педаль.

– У нас уже два месяца не плачено, хозяйка злится. В августе у мамы деньги брала… Отдавать как буду?

Прошло два месяца. Дина несколько раз уходила к матери и оставалась у нее ночевать. Что она ей говорила, как оправдывала свой живот, Шурик не знал, как и самой матери Дины. Она скрывала мать, говорила о ней неохотно, а та не показывалась и не искала дочь, хотя и не отказывала в помощи. В такие дни Шурик ложился спать рано и не мог заснуть, считал на пальцах дни до следующего четверга… Удалось ему подработать грузчиком на каком-то складе, но только раза два-три, потому что слышащих безработных в мире больше. Однажды взяли по специальности, столяром, с понедельной оплатой, но заплатили вдвое меньше обещанного, совсем крохи, и он обиделся.