Читать книгу "Жил-был стул и другие истории о любви и людях - Е. Е."

…За столом их человек восемь. И, как я понял, кто-то ещё внутри и сейчас вернется. Глинтвейн, пиво, какие-то тарелки, чашки из-под кофе. Сидят давно. Оказывается, у одной из женщин сегодня день рождения. Так что с небольшими перерывами отмечают с утра. И правильно делают. Что-то со мной происходит. Я уже люблю всех этих людей, симпатичных людей, хотя совсем не пил и, кроме Володи, никого не знаю. Никто и ничто в этой компании не вызывает у меня никаких ассоциаций. Я смеюсь, типа, на чужбине да встретить соотечественников, да за праздничным столом, да с новорожденной?! Мечта! Счастье! Я присаживаюсь. Представлюсь, жму чьи-то руки. Естественно, ни одного имени не запоминаю.

Нельзя допустить неловкости, и, пока Володя рассказывает, как я почти ценою собственной жизни спасал его, я говорю, что у меня есть подарок для именинницы. Достаю губную гармошку. Удивленные взгляды. Несомненный интерес. Делаю несколько пробных аккордов, прищупываюсь губами к инструменту, а потом играю. Конечно, песенку Гены-крокодила. И, конечно, всем нравится – поют, хохочут, забывают или перевирают слова, о мелодии и ритме речи нет вообще. Опять ловлю себя на мысли – как мало все-таки людям надо. Хотя нет, не так… им мало надо, когда есть всё. Но это всё – вовсе не всё на свете, а только несколько важных вещей… Эк меня понесло опять?!

Наш столик имеет успех у окружающих. Свои все подтянулись, соседи сморят на нас с явным одобрением, кто-то хлопает в такт. Катюша! Катюша! – кричит кто-то. Разумеется, у него получается что-то совсем другое и вообще, вряд ли он знает, что это за песня такая, но это первое что приходит любому иностранцу в голову, когда речь идет о русских песнях. Из кафе выглядывает бармен. Молодой парень секунду смотрит, потом изображает какую-то гримасу одобрения и исчезает.

Мои хозяева шумно обсуждают, что будем играть и петь дальше. Больше всех кричит именинница, не помню, как зовут. А за шумом разобрать нельзя – Лена? Элла? Ей лет пятьдесят. Русые, не очень густые волосы. Лицо раскраснелось от выпитого. Она не вызывает у меня никаких эмоций и развлекать мне её не хочется. Но… наверное, я смогу подобрать что-нибудь, что подойдет мне и устроит её?

Например… «Ландыши». И я прав. Все смолкают. Точнее, все поют. Все знают слова, и оказывается, у некоторых есть голос. Мне нравится играть. Что-то меняется, мне нравится слушать их, нравится то, что им нравится то же, что и мне. Так… теперь из её далекой юности: «В Кейптаунском порту, с пробойной на борту, «Жанетта» поправляла такелаж…» Меня несет – от игры, от выпитого, от разудалых голосов, улыбок, от того, как мы все выбиваем ритм. Удается все. Я исполняю «Московские окна», «Сердце» Утесова, «Ладу». Импровизирую – затягиваю ноты, повторяю проигрыши. Ещё и успеваю, типа, дирижировать – когда вступать, когда повторять.

Заканчивая что-то, я успеваю сделать несколько глотков вина и несусь, несусь дальше. Все хором поют, а я ухитряюсь ещё и дирижировать: «Я в весеннем лесу пил березовый сок… с ненаглядной певуньей в стогу ночевал…» Окружающее все больше напоминает деревенскую свадьбу. Вновь появляется тот самый молодой бармен. На подносе у него большая тарелка с чем-то похожим на тирамису и прямо-таки огромная бутылка кьянти, литра на полтора. Презент. Что-то ему говорим, кто-то машет рукой, обнимает… данке… фройнде… мир, дружба… прекратить огонь…

Я ловлю взгляд молодой женщины, сидящей напротив. Когда она там появилась? Наверное, совсем недавно… иначе я бы заметил… Она, несомненно, интересна, но в первую очередь притягивает взгляд. То ли смеется, то ли сожалеет? Ощущение – будто заглянула внутрь и все поняла. Единственная, вроде бы, кто не поет…

– Хотите, я что-нибудь сыграю для вас?

– Нет. Специально не надо. Мне и так нравится ваш репертуар.

– М-да, главным образом – располагаю соответствующим настроением.

– Я вижу. Играйте. Мне нравится.

Я явно пьянее её. Оттого её внимание притягивает. Хочется ей все рассказать. Всё. Пойти с ней куда-нибудь, все прямо и прямо, говорить и говорить, и молчать и молчать…

Кажется, я совсем дошел. Хочется глубоко вздохнуть и выдохнуть весь накопившийся алкоголь и все прочее. Хочется воздуха. Снова подношу гармошку к губам – ещё что-нибудь и домой. Жизнь продолжается, во всяком случае ещё не кончилась…

Веселья час и боль разлуки

Готов делить с тобой всегда-а-а-а-а…

Домой. Домой. Эх, все равно…

Шумное прощание. Что-то хочу сказать. Язык ещё ворочается, но мысль спотыкается… Какие вы молодцы, так и надо… прошлое для того, чтобы ценить настоящее и мечтать о будущем… любовь… жизнь… Опять бесконечные рукопожатия, «встретимся вечером в «Касабланке»… приходите все вместе»… Сеня! Береги руку… Так, где мои лыжи? Со лонг… ди салютто, камерадо… Ищу её, её взгляд… она куда-то делась… Ладно… Всем пока… Ла хайм!

ЕЛЕНА. После одиннадцати начался снегопад. Солнце не может пробиться сквозь его густую пелену, но по особому желтоватому оттенку во всем чувствуется, что оно есть.

Настоящая зима. Ребята хотят покататься ещё, а я остаюсь в кафе на середине склона – не с моим зрением сейчас спускаться по трассам.

Я располагаюсь у окна с кружкой глинтвейна. Ели бы не снегопад, отсюда был бы замечательный вид. Видимость, хорошо если метров пять. Но мне уютно. В кафе никого. Только бармен у стойки листает газету. Опять ловлю себя на мысли, что Франция мне нравится больше Австрии. Взять хотя бы кафе. Здесь они располагают к себе.

Тихо. Только иногда прошуршат чьи-то лыжи в повороте да раздастся окрик или смех. Тихо. Как будто никого нет, кроме нас и этого бармена. Мы отрезаны от жизни. Такое чувство бывало у меня в школе. Когда зимой вдруг обнаруживалось, что две трети класса болеют. Тогда учителя практически ничего нового не дают. Все собираются на трех-четырех партах впереди… читают… уютно… тихо…

Я подливаю в свой глинтвейн коньяк. По-моему, здесь мы единственные, кто так делает. А зря – напиток получается замечательный. Курю. Смотрю в окно…

Минут через двадцать ко мне присоединяется Елена. Говорит, что катание было бы чудесным – снег мягкий, но видимость никакая. Ровный белый снег – очень хорошо себе представляю, и где кончается он, а начинается небо? Она хотела покататься ещё, но как раз возле кафе навернулась и решила, что это знак. А ребята уехали вниз и сделают, наверное, ещё пару спусков и минут через сорок подъедут сюда.

Всё это как-то с трудом доходит до меня, как абсолютно нейтральная информация – просто работает телевизор, программа новостей. Изредка в её словах проскальзывает имя – Ольга, и только его я и слышу…

Что будешь пить? Сейчас принесу… Настроение-то? Да, ничего… Впрочем, знаешь, удачно ты подъехала… Ленка…

Ленка, Ленка… поговори со мной. Мы знакомы уже… в общем столько же, сколько и с Ольгой. Надо, наверное, уже сосчитать, сколько мы знакомы… точно больше двадцати лет. Но сколько бы ни было, ты всегда была рядом.

Вернее – я. Вернее, мы с Ольгой.

А вот знаешь ты, например, что ещё тогда, до того как вы с Мишей поженились, когда вы только встречались, когда о браке вашем не было и речи, но нам, со стороны, уже было ясно, что вы расстанетесь… так вот тогда мы с Ольгой говорили о вас, о тебе… и говорили, что как бы там ни было, а мы всегда будем с тобой? Знаешь ты об этом? А теперь ты говоришь со мной… и с Ольгой… отдельно…