Читать книгу "Гимн торжествующей Любви - Анна Герман"

Но здесь я пела перед профессионалами, пусть и не вполне объективными, но которым не все равно, как именно я пою. И профессионалам со мной было скучно.

Несданный экзамен мало что решал в моей судьбе, но я представляла, что скажут мама и бабушка («Может, ты вернешься к своей настоящей профессии?»), что скажет Скомпский («Я тебе говорил, как надо петь, но ты упрямица. Вот и поплатилась»), Янечка («Анечка, они ничего не смыслят в музыке и пении!»). Но дело даже не в отзывах или поддержке, а в том, что меня поставили на место, вернее, я сама поставила себя своим равнодушным выступлением.

Это был момент истины. Позже я думала (когда лежала без движения многие недели, у меня было время размышлять), что было бы, не реши Янечка силой показать меня Вроцлавской дирекции эстрады? Я стала бы неплохим геологом, сделала много полезной работы, пела бы у костра и по праздникам дома. Потеряла бы что-то эстрада? Возможно, но совсем немного. Потеряла я? Да, потеряла бы самое себя.

Но не менее важный момент был и тогда, когда я провалила экзамен в Варшаве. Совет попробовать еще раз через год – слабое утешение.

Что делать, возвращаться в труппу Скомпского и снова петь русские песни на манер цыганских, изображать собой светловолосую африканку, копировать тон в тон чье-то исполнение польского шлягера? Поискать работу геолога и со смехом вспоминать о своих попытках стать звездой эстрады? Или все же вернуться через год, но уже основательно поработав над собой? Только где работать, ведь со Скомпским теперь спорить было невозможно, я проиграла и права спорить с мэтром была лишена.

Думаю, если бы песня не была моей любовью и судьбой, тогда я отступила, но я возвращалась хотя и уничтоженная, но готовая возродиться, с твердым намерением восстать из пепла и научиться петь по-своему, чтобы через год доказать, что имею право называться певицей.

Если человек чего-то хочет по-настоящему, судьба обязательно подбросит ему возможность реализации мечты.

Дома меня ждало письмо из Жешува от Кшивки.

Нужно знать, кто такой Кшивка, его считали «делателем звезд». Если Кшивка позвал к себе, значит, у певца или певицы есть будущее. Он просто нюхом чувствовал способных людей.

Кшивка звал меня к себе в спектакль «Рассвет над Африкой». Снова африканка (надеюсь, парик найдется?), но мне было все равно, ведь нашлось то самое заветное место, где я смогу по-настоящему работать над собой, своей манерой исполнения.

Радость тут же сменил испуг: как я скажу Кшивке, что провалила экзамен, он об этом не подозревает. Но Юлиана Квишку мой провал на экзамене вовсе не испугал.

– Через год попробуешь еще раз, а пока учись.

Если честно, то работа в труппе Кшивки мало отличалась от предыдущей, я исполняла африканские зонги… по-английски. Здесь были две возможности: петь, как Фицджеральд, или попытаться найти свою манеру. Я категорически не умела и не желала хрипеть, а зрители не желали слушать джаз без хрипотцы, мне не хватало уверенности, и первые концерты оказались почти провальными. Пан Юлиан осторожно наблюдал. Я понимала, что он готов прикрыть мое исполнение и настоять на привычном зрителям, понимала и то, что если он это сделает, подчинюсь, чего бы мне это ни стоило, иного выхода не было, но, слава богу, все обошлось.

Постепенно я обрела необходимую уверенность, голос зазвучал по-другому, и аплодисменты звучали не только пока я стояла на сцене. Зрителям понравилась манера исполнения зонгов Анной Герман.

Но главным подарком Кшивки явилось даже не то, что он взял меня, провалившую экзамен (кстати, на следующий год я его легко выдержала, получив право называться профессиональной артисткой), к себе в труппу, не то, что дал возможность петь по-своему, а знакомство с Катажиной Гертнер. Именно Юлиан посоветовал Катажине показать свою новую песню мне.

Катажина подрабатывала аккомпаниатором в Варшавской эстраде, сочиняла песни, которые художественный совет одну за другой выбраковывал. Я помнила комиссию, которой сдавала экзамен, усталые, безразличные ко всему лица, и поняла, что не одинока.

Гертнер сказала, что ее песни уже исполняют, даже не просто исполняют, а поют такие звезды первой величины, как Хелена Майданец! И ту песню, что она предлагала мне, тоже пела Хелена, правда… Катажина скромно ограничилась этим замечанием, я поняла, что успеха не было.

Но у меня никогда не бывало «своего» композитора, то есть я просто перепевала шлягеры или «африканские зонги», имеющие так же мало общего с Африкой, как мои собственные волосы под черным париком с роскошными курчавыми шевелюрами настоящих африканок.

Своя песня, предложенная своим композитором… Совсем недавно мне и в голову такое не могло прийти.

Но петь то, что поет Хелена Майданец?! Хелена буквально ворвалась на эстраду, едва окончив среднюю школу. Она оказалась настолько востребована, что девушку разрывали на части. Голос Хелены звучал из всех радиоприемников Польши, на ее концерты билеты достать невозможно, поклонники не просто визжали от восторга, но и готовы были нести ее с одного концерта на другой на руках. Песенку «Руде Ритц» распевала не только Польша, но и вся Европа.

Дело не в том, что она звезда, а я даже не сумела сдать экзамен, назвав Артура Миллера канадским писателем.

Майданец точно «попала в обойму» музыкальной моды начала 60-х, она пела и танцевала (как танцевала!) твист. У нее прекрасный, сильный голос, но в своем исполнении Хелена делала упор на ритмический рисунок песни, что было совсем не по мне, мне всегда, даже в африканских зонгах, ближе была мелодия.

А песня, которую мне показала Катажина Гертнер, требовала не ритмичности Хелены Майданец, а мелодичности. И называлась эта песня «Танцующие Эвридики». Лучшего подарка для себя я не могла желать. С первых минут, с первых аккордов поняла, что это моя песня. Пусть ее поют хоть тысяча Хелен, она моя, и если Катажина разрешила исполнять свою песню, то я буду это делать даже при пустых залах!

Просто в этой мелодии сочеталось именно то, что помогало мне раскрыть свои собственные вокальные возможности. «Танцующие Эвридики» стали моей визитной карточкой на десяток лет, с ней я выступала на фестивалях. Это был настоящий подарок судьбы, Кшивки и Катажины Гертнер. Мы с Катажиной остались друзьями на всю жизнь, хотя свои песни она все равно отдавала другим, например Марыле Родович.

Экзамен я сдала, официально став артисткой, но опыта и умений-το мне это не добавило. Настоящий Митрофанушка из произведения Фонвизина – все знаю только понаслышке и во всем уверена донельзя. Так не пойдет.

Но где учиться, если африканские зонги ничего нового не дают? Появилась мысль поступить в консерваторию, но на что жить? Вынуждать маму кормить и содержать взрослую двадцатишестилетнюю девушку еще пять лет? Нет, о таком я даже не помышляла, но учиться хотя бы как-то, хоть урывками очень хотелось.

И я рискнула набрать номер уважаемой пани Янины Прошовской. Профессор консерватории, учиться у которой мечтали многие, оказалась легкой в общении, доброжелательной и одновременно очень строгой в отношении учебы. Она согласилась давать мне уроки вокала, когда появлялась возможность бывать в Варшаве. Я понимала, что, работая в Жешувской эстраде и без конца гастролируя, я едва ли часто буду приезжать в Варшаву, но даже от этих редких моментов отказываться не собиралась.