Читать книгу "Красные, желтые, синие - Мария Мартиросова"

5

Слово «еразы»[17] появилось в Баку в начале 1988-го. Одновременно с толпой, ежедневно заполняющей зал ожидания Сабунчинского вокзала; палаточным городком на площади Ленина; перебинтованными людьми, на которых указательно наводили ладони выступающие на митингах.

Слово «еразы» не употребляли по телевизору, в газетах, не произносили с трибун. Вместо него в рассуждениях о «карабахском вопросе» использовались словосочетания «беженцы из Армении», «изгнанные с родных мест», «наши обездоленные соотечественники». Но, обсуждая странные деревенские замашки приезжих в городских квартирах, на улицах, в метро, бакинцы обходились коротким и понятным словом «еразы». Многократно повторенное, оно ужасно напоминало мне слово «крысы». Может быть, то же самое чувствовали и наши новенькие, поэтому и не стали рассаживаться на свободные места, а просто пришли однажды пораньше и заняли целиком пол левого ряда? И так и остались там сидеть, резко контрастируя своей разномастной и разноцветной одеждой с коричневой и синей школьной формой остальных двух с половиной рядов. А в столовой вместо сосисок и пирожных брали суп с хлебом, тщательно пересчитывая полученную сдачу, не высовывались из окон, аплодируя вслед проходящей демонстрации.

После уроков мы шли на автобусную остановку целой толпой. Грызли семечки, ныряли в проходные дворы, распугивая диковатых уличных кошек, слушали бесконечный рассказ Диляры о еразах, нагло занявших соседнюю квартиру в обход многодетной семьи коренных бакинцев. Вдруг кто-то остановился:

– Эрмяни!

Я оглянулась и заметила в дальнем конце двора, у служебного входа в магазин, женщину и мальчика, торопливо перебирающих груду картонных коробок. Диляра тоже притормозила:

– Коробки ищут, вещи хотят собирать. Сюда всё время армяне за коробками ходят. Смотри-смотри, какие большие берут!

Мы в упор уставились на женщину с мальчиком. Потащились за ними в противоположную от остановки сторону, громко обсуждая, что же те упакуют в подобранные коробки.

– Видеомагнитофон, наверное, – завистливо предположила Диляра, – цветной телевизор, сервизы, хрусталь, золото, бриллианты!

Мальчик, почувствовав неладное, начал оглядываться, хмурить брови, что-то шептать матери. А как только они ускорили шаги, Диляра на всю улицу заорала:

– Эрмяни! Эрмяни!!!

Тут же подхватили остальные: «Эрмяни – эрмяни – эрмяни!» Наши крики, не умещаясь в тесном переулке, выплёскивались на проспект, привлекая внимание прохожих.

Мы не отставали ни на шаг, ржали на всю улицу, наблюдая, как неуклюже подпрыгивает мальчик, стараясь не наступить на развязавшиеся ботиночные шнурки, как выскальзывают из рук женщины подобранные коробки. Диляра назойливо толкала меня в бок, предлагая присоединиться к общему хору, по-дирижёрски взмахивала руками:

– Эр-мя-ни!!!

Мы почти бежали за женщиной с мальчиком. Свистели, пинали обронённые ими коробки. Неожиданно женщина резко остановилась у подъезда старого большого дома, распахнула дверь, за шиворот впихнула в проём сына, вбежала сама. Наши мальчишки тут же начали орать, дёргать на себя ручку, упираясь ногами в соседнюю створку. Дверь подалась, и в неширокую щель я увидела напряжённое женское лицо. Перепуганное, отчаянное, с глубокой вертикальной морщиной у правой брови. Точно такой же, какая совсем недавно появилась на мамином лбу…

– Что, понравилось вчера? – Диляра пристроилась ко мне в столовской очереди, весело позвякивая монетками в кармане школьного фартука. – Ещё пойдёшь сегодня?

Я отрицательно покачала головой и уставилась на мутноватую стеклянную витрину.

– Почему? – удивилась Диляра. – Хорошо ведь было, смешно?

Я сунула руки в карманы, до боли зажала в кулаке пятнадцатикопеечную монету:

– Они же тоже люди, а мы их… Представляешь, как им вчера было? А если у женщины сердце, давление? Или демонстрация бы мимо шла, услышала?

Диляра примирительно заулыбалась:

– Э, ладно, да! Мы же понарошку, а не по-настоящему. Просто шутили. Что мы, дети, могли ей сделать?

Тётя Шушаник почти каждое утро заходила к нам поплакать и потихоньку пожаловаться на несгибаемое упрямство дяди Армена. Без конца задавая мне, маме, Алиде один и тот же вопрос: «Зачем нужно обменивать большую квартиру в самом центре Баку на деревенскую хибару в армянском Ноемберяне, находящемся в двухстах километрах от Еревана?»

Всхлипывая, предсказывала свои и дяди Армена будущие болезни, которые обязательно появятся в непривычном горном климате. Потом, возвратившись домой, целыми днями бережно паковала книги, постельное бельё, зашивала в парусину тугой рулон ветхого пёстрого ковра. Дядя Армен тем временем оформлял обмен, добывал справки, выписывался, доставал контейнер для перевозки вещей.

Однажды утром, уходя в школу, я застала загрузку контейнера, большого грузовика с коричневым железным ящиком вместо кузова. Тётя Шушаник сосредоточенно и тревожно сверяла со списком номера нагромождённых во дворе коробок, то и дело умоляюще шептала дяде Армену «не светиться» около контейнера, скороговоркой желала здоровья трём молодым «еразам», молча таскающим тюки, рулоны, коробки.

Стоящий рядом с тётей Шушаник седой «ераз» в десятый раз рассказывал, как ухаживать за абрикосовыми деревьями вокруг дома в Ноемберяне, где брать извёстку для ежегодной побелки потолков, каким ключом отпирать ворота, погреб, подвал, дом. Бурые растрескавшиеся пальцы старика бережно и ласково перебирали массивную связку ключей, а тётя Шушаник то и дело поправляла на среднем пальце серебристое колечко с висящим на нём английским ключом.

На следующий день тётя Шушаник ходила по соседям, грустно вручая каждой семье прощальные подарки. Нам досталось несколько новых эмалированных кастрюль и льняная скатерть с хрупкой пожелтевшей этикеткой.

– Алиде, для будущего приданого, – горько вздохнув, объяснила она. Ведь уже через несколько часов они с дядей Арменом навсегда уедут «в этот проклятый Ноемберян…». И, пожелав Алиде хорошего жениха, собралась в соседний охотничий магазин за подходящей коробкой для упаковки кофейного сервиза.

– Ты что, Шушаник?! – испугалась тётя Нина. – По этим коробкам националисты в два счёта армян на улице вычисляют. Правда, Валида?

Тётя Валида кивнула и рассказала про свою армянскую портниху, которую на днях до полусмерти избили неподалеку от канцелярского магазина.

– Аллаха шукур[18], хоть сын успел убежать, хоть ребёнок целый. А она так и осталась на этих коробках лежать.

Я испуганно подалась вперёд: