Читать книгу "Белая кошка в светлой комнате - Лариса Соболева"

Однажды она гуляла с мальчиками во дворе, сыпал мелкий январский снежок, и тут примчался Семка. Когда он прибегал, Дарья замирала, опасаясь худой вести, но Семка на сей раз прибежал просто так. Они разболтались, ведь интересов-то уйма! Взять хотя бы ремесленное училище – там не только учат профессии, есть и художественная самодеятельность, различные кружки, проводят собрания и балы, а на балах сначала показывают концерт, потом танцуют. Дарья решила на следующий год непременно пойти в ремесленное училище, не век же ей в прислугах жить. Советская власть открыла дороги каждому – выбирай и учись, хоть артисткой становись, хоть водителем трамвая, хоть геологом. Вообще-то Дарья мечтала о путешествиях, опасностях, Семка мечтал летать на самолетах, ну а пока сойдет и училище.

Вдруг они услышали крики. Глядь – мальчики Огаревы дерутся с пацанами из соседнего двора. Дарья и Семка кинулись на помощь, раскидали драчунов, но последствия драки оказались ужасны: у старшего, Никиты, кровью залило всю шею, он ревел от боли. Схватив его за руку, Дарья потащила Никиту домой, следом плелся хнычущий Дениска. Елена Егоровна осмотрела рану, пришла в ужас: мочка уха разорвана, болталась на малюсеньком кусочке. Дарья сбегала за военным доктором, который жил по соседству, тот сделал уколы, пришил ухо, а Никита орал, будто его режут.

– Ты мужчина, терпи боль, – строго сказала сыну Елена Егоровна. – Даша, как это произошло?

– Пацаны обзывались, – вместо Дарьи проревел Дениска, прижимаясь к няньке, по щекам мальчика потоками текли слезы. – Сказали, что у нас папа предатель и враг. Тут Никита им и врезал… И я врезал… Никита упал на качели, а там… там прут острый торчал…

– Простите меня, Елена Егоровна, – всхлипнула и Даша, – это я виновата, недоглядела. С Семкой болтала.

– Ну что ты, девочка, – погладила ее по голове она. – Они обязаны защищать свою честь и честь отца. Не плачь.

Неожиданная ласка и то, что Елена Егоровна не стала ругать и обвинять ее, тем более не побила, привели к еще большим слезам – рыдали втроем хором. Глядя на детвору, Елена Егоровна рассмеялась. Дарья была благодарна Огаревой, полюбила ее в тот момент, как родную. А потом все пили чай, хохотали над потешным видом Никиты, которому доктор перебинтовал голову через макушку и подбородок, голова его стала напоминать грушу.

В этот мирный момент кто-то постучал в дверь. Елена Егоровна побежала открывать, думая, что это Фрол Пахомыч, но вдруг Дарья испуганно замерла, услышав удивленное:

– Василиса?

– А я к тебе… – сказала сестра Огаревой.

Дарья сорвалась с места и рванула в прихожую. Василиса стояла в дверном проеме и даже не заметила сестру, потому что смотрела Елене Егоровне в лицо, пылая гневом. Одну руку она держала за пазухой, укрывая ее бортом пальто. «Ножик! – догадалась Дарья, чувствуя мелкую дрожь в теле и медленно, как бы не по своей воле, подходя ближе к обезумевшей сестре. – Подрезать надумала. Ну, зачем она, зачем?..»

– За все мои страдания, – говорила ничего не понимающей Елене Егоровне Василиса. – За то, что отняла его у меня…

Васька распахнула пальто…

Дарья успела заметить, что прятала сестра не нож, а стеклянную банку с какой-то жидкостью, только это ничего не изменило. С криком: «Не надо!» – она кинулась на Василису и толкнула ее в дверной проем. Та упала на площадку, и как-то так получилось, что жидкость из банки выплеснулась на лицо Василисе. Она страшно завыла, закаталась по полу… От ее воплей у Дарьи мороз пробегал по коже, она не понимала, что произошло. Ну, упала – делов-то!

Елена Егоровна бросилась к Ваське, расспрашивая, что с ней и почему кричит, а та лишь выла и терла платком лицо. Пришлось еще раз сбегать за доктором.

Удар ждал родителей: Василиса удумала плеснуть на лицо Елене Егоровне соляной кислотой, а вышло – себя изуродовала. Ее отвезли в больницу, но спасти лицо не смогли. Василиса ослепла на правый глаз, правую же сторону выжгла кислота, она навечно осталась обезображенной. А вина легла на Дарью.

– Ты-то зачем вмешалась? – корила младшую дочь мамаша.

– Будя! – прикрикивал на мать отец. – Дарья тут ни при чем, Васька сама виновата. Господь водил рукой Дарьи, он наказал Василису за злой умысел.

– Бога, папаня, нет, отменили, – тихо пробормотала Дарья.

– А он плюет на отмены! – взорвался папаша. – Ладно, не горюй, Дарья, стало быть, такова судьбина Васькина.

Что б ни говорили родители, вину свою она без них знала. А как надо было поступить? Ваську б засадили, мамаша не пережила бы позора. Да и откуда Дарья могла знать, что там кислота? А если б знала, толкнула бы сестру? И признавалась себе: толкнула б. Точно бы толкнула, надеясь, что кислота прольется мимо.

Васька выписалась из больницы и запила. Дарью она ненавидела, да и вообще всех стала ненавидеть, мамашу с папашей тоже. Приходила редко, только когда нужны были деньги или чтобы поесть. Работала она по найму, на производство не хотела идти, там слишком суровые были законы. Наказания за Васькин проступок не последовало. Подумаешь, бабы мужика не поделили! Тогда именно так смотрели на подобные выходки, хулиганство зачастую не наказывалось, а за неосторожно брошенное слово, имеющее политический смысл, попадали в лагеря на долгие годы. К тому же пострадала Василиса, ее и жалели. Елену Егоровну все осуждали – как-никак, при живом-то муже с другим жила. И никто не вспоминал про то, что ей просто негде жить.

Дарья продолжала работать у Самойлова, дожидаясь времени, когда пойдет учиться. Как-то в феврале она застала Самойлова дома, чего никогда не случалось. Встретил он ее весь потерянный, взъерошенный:

– Не сегодня, Даша. Елене Егоровне плохо.

Позже дошли слухи, будто полковника Огарева расстреляли. Собственно, о расстрелах кругом шептались, в газетах писали о заговорах, заговорщикам выносилось всеобщее порицание и презрение. Но в кругу семьи люди шептались совсем с другим смыслом: что ж это творится, не может же столько быть врагов и предателей?! Шептались и мамаша с папашей, предупреждая Дарью, чтоб нигде об этом ни словечком не обмолвилась, а то и мамашу с папашей заарестуют. А за что? Если б не частые аресты, Дарья не верила бы и в расстрелы. Жизнь ей виделась прекрасной, наполненной событиями и свершениями, а она не принимала участия в этой жизни! По Европе шагал фашизм, Советское государство окружали недремлющие враги, все равно делались научные открытия, совершались подвиги… Тут еще Семка вступил в комсомол, а она мыла полы!

Елена Егоровна совсем поникла, много курила и молчала, жила затворницей. Дарья старалась занять мальчишек, им ничего не говорили про отца, но они знали и скрывали от матери, что знают. Время ползло, будто черепаха, но оно в конце концов подлечило Елену Егоровну. Веселой она не стала, всего-навсего примирилась со смертью мужа.

Как-то она пригласила Дарью за стол на пирог с капустой, который сама приготовила, – так уж случилось, что домработница стала единственной ее подругой. За столом Елена Егоровна сообщила: