Читать книгу "Умытые кровью. Книга 1. Поганое семя - Феликс Разумовский"

Раскрасневшись, дядюшка выпил вина и принялся обгладывать гусиную грудку, по его губам и подусникам тек золотистый мясной сок. Тетушка снова перекрестилась, Варвара увлеченно ела ростбиф, в глазах Ольги блестели слезы непризнанной добродетели.

Когда обед закончился, дядюшка позвал Граевского в диванную:

– Пойдемте-ка, господин юнкер, мне прислали чудный голландский табачок.

Выкурили по трубке, поговорили об изъянах германской военной науки, а затем время потянулось вязкой, приторной патокой ничегонеделанья. Граевский бесцельно побродил по дому, вышел в парк и, проводив взглядом заходящее солнце, решил проехаться верхом. Нехотя он поплелся к конюшне, но тут же передумал и опустился на скамейку. Ему лень было даже приказать оседлать лошадь.

«Какая скука». Граевский почувствовал раздражение. Для чего он надевал эти чертовы штаны со штрипками, все одно – никому не интересен. Вытянув ноги, он начал насвистывать канкан и внезапно понял, что вся его меланхолия рождена желанием увидеть Варвару. Не желая признаваться самому себе в подобной слабости, он вскочил на ноги и быстрым шагом направился к озеру. Рыба разводила на его поверхности круги, в камышах у берега квакали лягушки. «Souvent femme varie. – Граевский вышел на мостки и зачем-то погладил синий борт „Минервы“. – Bien fol est gui s'y fie!».

Он вздохнул, посмотрел на часы и пошел в беседку. Время было пить вечерний чай.

Нынче пожаловали гости – маленький, узкоплечий контр-адмирал Брюсов с розовой, дородной супругой Анной Федоровной. Она была весела, говорила много и басом. Контр-адмирал с охотой отдавал должное тетушкиным наливкам, долго расспрашивал Граевского об учебе, потом посмотрел на небо и важно произнес:

– Ветер норд-вест-вест. К ночи, господа, соберется гроза.

Он с удовольствием съел большую порцию бланманже, проиграл дядюшке партию в шахматы и, откланявшись, укатил с супругой восвояси. Было далеко слышно, как стучали копытами запряженные в тарантас лошади.

– Пойдемте-ка и мы к дому. – Поднявшись, генерал предложил супруге руку и оглянулся на Граевского. – Надеюсь, голубчик, в шахматы ты играешь лучше, чем некоторые флотоводцы.

В его серых глазах таилась усмешка.

Погода между тем испортилась. Подул порывистый ветер, небо на глазах затягивали тучи. Зашумели кронами деревья, в воздух взметнулись фонтанчики песка – похоже, контр-адмирал не ошибся.

Дома тетушка сразу же ушла к себе – сказывалось нездоровье. Генерал приказал зажечь в гостиной свечи и увлек Граевского в шахматную баталию. Ольга, устроившись за роялем, наигрывала что-то жалостливое, Варвара раскладывала пасьянс. За окнами вдруг полыхнуло, высветился огненный зигзаг, и совсем рядом ударило будто из пушки – надрывно, тяжело, так что стекла задрожали в рамах.

– Обожаю грозу, сразу такая свежесть. – Бросив карты, Варвара поднялась и подошла к окну. – Вот только грома боюсь. Пожалуй, нынче будет не уснуть.

Она поцеловала генерала в щеку и пошла к себе, по-прежнему холодная и недоступная.

– Спокойной ночи, Варя. – Ольга зевнула и, взяв минорный аккорд, закрыла крышку рояля. Ее лицо было сонным.

– Шах и мат! Вы, господин юнкер, потеряли все, разгромлены и поставлены на колени. – Выиграв у Граевского на двадцатом ходу, дядюшка не скрывал удовольствия, а в небе уже вовсю полыхали зарницы, неистово громыхал гром и дробно стучали по крыше дождевые струи.

– Спокойной ночи. – Поцеловав отца, Ольга кивнула Граевскому, и в ее глазах он увидел холодок. Не надо было ему трогать Маркса, не стоил того.

– Благодарю, дядюшка, за науку. Спокойной ночи.

Проиграв три партии кряду, Граевский был, наконец, генералом отпущен и, стараясь не показывать радости, поспешил к себе в спальню. Долго мылся, приводил себя в порядок, затем распахнул окно и осторожно выбрался на крышу веранды. Дождь сразу вымочил его до нитки, штаны со штрипками компрессом облепили тело. «Люблю грозу в начале мая». Граевский весело выругался и, держась за стену, заскользил подошвами по крыше. У Варвариного окна он остановился, поднялся на цыпочки и заглянул в щель между занавесей. В тусклом свете свечи был виден край стола, разложенные карты на нем, загорелое плечо, проглядывавшее сквозь прозрачную ночную сорочку.

«Il faut oser avec une femme». Легко подтянувшись на руках, Граевский взобрался на подоконник и мягко, словно кошка, прыгнул в комнату.

– Доброй ночи, кузина, я вижу, вам и впрямь не спится.

Вздрогнув от неожиданности, Варвара оглянулась и встала из-за стола.

– Да ты же промок насквозь. – Несмотря на теплую ночь, она вся дрожала, голос повиновался ей с трудом. – Сейчас же все снимай. Или нет, постой, дай, я сама. – Она подошла к Граевскому и с нетерпением стала раздевать его. Ее давешняя холодность превратилась в свою противоположность, тело Варвары горело от желания. Потом она сбросила с плеч сорочку и чуть позже, задыхаясь от страсти, нежно прошептала Граевскому в ухо: – Никита, Никитушка, родной…

Ветер трепал дубовые кроны, оглушительно грохотал гром, но все в мире заглушал шепот Варвары.

Глава четвертая

I

Стоял август шестнадцатого года. Энтузиазм Брусиловского прорыва иссяк, и Новохоперский полк, потеряв в боях до половины личного состава, намертво застрял в окрестностях Кимполунге.

Первый батальон, где Граевский командовал третьей ротой, расположился в полуразрушенном зажиточном имении. Война не пощадила строений, зато уцелел прохладный, пахнущий сыростью подвал, где хранились бочки, бочонки, огромные оплетенные бутыли. От их содержимого становилось легче на душе и теплее на сердце, забывались ужасы недавней бойни.

Вечерами, когда в небе загорались чужие, непривычно яркие звезды, офицеры батальона устраивали «бомбаусы» и, смешивая красное вино со спиртом, напивались чертиков. Позади остались переправа через Прут, преодоление хребта Обчина-Маре и взятие Черновиц, так что, послужив верой и правдой отечеству, можно и даже должно было послужить Бахусу.

В конце второй недели ничегонеделанья Граевского зазвал к себе командир шестой роты капитан граф Ухтомский – бабник, пьяница и большой оригинал. Несмотря на уговоры своего друга великого князя Михаила Александровича, он перевелся из лейб-гвардии в пехоту, всегда был выбрит, нафиксатуарен, надушен и ходил в атаку с сигарой в зубах, умудряясь при этом громко крыть австрийцев скверными словами.

– Граевский, приходи, будут дамы. L'amoure c'est une grosse affaire, l'amour…1 – Он сделал красноречивый жест и внезапно громко, словно застоявшийся жеребец, заржал.

Посмотрели бы на него предки, что сиживали в боярских шапках еще во времена Рюриковичей.

Обосновался граф глубоко под землей, в просторном, вырытом со знанием дела погребе. Сверху, прикрытые дерном, тройным накатом лежали буковые бревна, что было совсем не лишним, – закрепившись на перевале, австрийцы часто постреливали из пушек и минометов.