Читать книгу "Я – стукач - Лев Альтмарк"

В дверь уже дважды стучали, но как я открою, когда у меня на глазах слёзы? Чтобы никто этого не заметил, вытаскиваю половинку ватмана, тушь и перья и размашисто вывожу:

ОБЪЯВЛЕНИЕ

В среду 19 мая 1976 года в 16–00 в красном уголке завода состоится общее комсомольское собрание.

Повестка дня:

1. Отчёт комитета ВЛКСМ за 1 квартал 1976 года;

2. …

Рука слегка подрагивает, но я продолжаю писать, воинственно надавливая на перо и разбрызгивая чёрные капельки туши:

2. Персональное дело комсомолки Филимоновой…

В дверь стучат снова и я, отложив перо в сторону, иду открывать. На пороге Ленка.

— Чего ото всех прячешься? — настороженно спрашивает она и не сводит с меня взгляда.

— Вот, — показываю на объявление, — к собранию готовлюсь.

Некоторое время Ленка молчит, читая написанное, потом подходит ко мне и неожиданно кладёт руку на плечо.

— Ну, что ты так комплексуешь? Подумаешь, обидели его этой дурацкой характеристикой! Плюнь на всех! — Вроде бы утешает, а в голосе ни капли сочувствия. Неужели она ничего не понимает?! — Хочется тебе — влепи этой Нинке выговор, а убиваться-то зачем?

— Какой выговор — о чём ты?! — злюсь я. — Из комсомола турну её за неуплату взносов. Первый раз в жизни поступлю по Уставу: не платишь четыре месяца — автоматически выбываешь…

— Это уже перебор! Тебе нужна эта морока? — Ленка морщит лоб и задумывается. — А вдруг собрание не проголосует за исключение?

— Да куда они денутся! Как миленькие руки поднимут! Нашей публике всё по барабану, лишь бы не трогали.

— А ГэПэ что скажет? — Ленка начинает волноваться уже не на шутку. Если начнут на меня катить бочку, то и её в стороне не оставят.

— Причём здесь ГэПэ? Собрание-то комсомольское. Пускай она своими коммунистами командует. Небось, тоже все вопросы решает один на один со своим замом Ромашкиным, а все остальные — статисты. Голосование — пустая формальность.

— Она тебя по головке не погладит.

— Ну и не надо! Что я — кошка, чтобы меня гладили? Да и кошки коготки иногда выпускают…

— И это все твои коготки? — невесело усмехается Ленка, вытаскивая сигарету из моей пачки и щёлкая зажигалкой. — Глупо это. В таких вещах я тебе не союзник.

— Слушай, — взрываюсь я наконец, — шла бы ты заниматься своими делами. Не морочь голову, и без тебя тошно!

Единственный друг, на которого я мог положиться, и тот готов изменить в трудную минуту. Жалко, конечно, но ничего не поделаешь.

Ленка удивлённо разглядывает меня, что-то пытается сказать, но, так ничего и не сказав, стреляет сигаретой мимо пепельницы и выскакивает за дверь.

А репродуктор на стене, долгое время молчавший, вдруг взрывается жизнерадостным физкультурным маршем:

Стремительная, дружная, здоровая, Повсюду первенство отстаивать готовая, Под нашими знамёнами Спортивная шагает молодёжь!..

На заводской доске объявлений среди пожелтевших от времени графиков и приказов сегодня новое объявление, рядом с которым толпятся люди. Интересно, что у нас за сенсация, о которой я ничего не знаю? Протискиваюсь среди рабочих и читаю:

ОБЪЯВЛЕНИЕ

21 мая 1976 года в 17–00 состоится общезаводское собрание.

Повестка дня:

1. Персональное дело кузнеца ремонтно-механического цеха Полынникова Петра Васильевича.

Докладчик — зам. секретаря партбюро Ромашкин.

Явка всех работающих в первой и второй смене обязательна.

Ишь ты, сразу все мои обиды уходят на задний план, чем это провинился перед нашей парторганизацией непьющий и благообразный кузнец Полынников? Неужели всё-таки решили с ним посчитаться за то, что он пресвитер общины христиан-баптистов? По работе упрекнуть его не в чем, разве что за невыходы на работу в субботу. Оно и понятно — для баптистов суббота день отдыха, праздник. Зато в другие дни он навёрстывает пропущенное с лихвой. А ведь именно субботники стали у нас почему-то главными показателями трудолюбия и сознательного отношения к труду! Абсурд какой-то, на котором я раньше не зацикливался, а вот сегодня…

О непримиримой борьбе нашего партбюро с «религиозным дурманом» я знаю не понаслышке. Сам принимал в ней участие. В планах еженедельных политзанятий, которые Галина Павловна проводит с коммунистами, а я со своими комсомольцами, всегда присутствует атеистическая пропаганда. Это закон, который не обсуждается.

— Запомни, — не раз говорила мне Галина Павловна, — мы на особом контроле у райкома. Чёрт бы их побрал, этих баптистов! Свили себе гнездо на нашем заводе, и потихоньку занимаются мракобесием. Бороться с ними — задача не для какого-нибудь беспартийного дяди Васи, а именно наша с тобой. Кому, кроме нас, проводить политику партии и правительства на местах?

Одного я никак понять не мог, а за разъяснениями к ГэПэ благоразумно не обращался: чем баптисты — а у нас их работает всего пять человек — хуже остальных рабочих? Трудятся они добросовестней многих записных активистов, ни с кем не пререкаются, не скандалят по пустякам, прогулов и опозданий за ними не замечается, пьяными на работу не приходят, вот только субботы… И всё равно вредители.

Мимо доски объявлений трусцой пролетает Шустрик. Хватаю его рукав:

— Ты у нас, Юрка, филиал Би-Би-Си, просвети: за что Полынникова драть будут? О чём в кулуарах пролетарии шушукаются?

Шустрик тормозит и хитро прищуривается:

— Ишь, как запел, комсорг! На хвост наступили, тотчас в народ подался! Чужими проблемами обеспокоился… Разве ты ничего не знаешь? Об этом только и разговоров по заводу. Да чего там завод — весь город как потревоженный муравейник!

Срочно волоку Шустрика в комитет комсомола и подхалимски предлагаю «Стюардессу», но он привычно отмахивается и суёт в зубы пролетарскую «Приму».

— Не томи душу, выкладывай, — тороплю его и чувствую, как на меня снова накатывается знакомая волна обиды за то, что мальчика на побегушках даже не удосужились просветить о том, что планирую в кулуарах. Слухи слухами, но ведь живём-то мы по директивам старших товарищей.

По яйцеобразной Шустриковой лысине пробегает весёлый солнечный зайчик, и я почему-то не могу отвести от него взгляда. Не к месту будь сказано: весна на дворе, солнышко, птички, а тут сидишь, как в холодном тёмном погребе, и вокруг тебя мыши скребутся.

— Сказочка весьма проста. — Чувствую, Юрка горд своей просветительской миссией. — Ты же знаешь, что Пётр — пресвитер у местных баптистов, то есть самый главный. Сидел бы он тихо и оправлял бы свой культ где-нибудь в стороне, никто бы его не трогал. Так ведь нет, дела у них идут настолько хорошо, что люди к ним потянулись. Даже те, кто ни в бога, ни в чёрта не верил. Это я точно знаю, потому что моя тёща к ним захаживать стала. Говорит, что местный поп на службах соловьём заливается, а в быту такой пьяница и сквернослов, что не привели господи. А баптисты — трезвенники, и с людьми всегда с лаской и пониманием общаются. Кому же веры больше?