Читать книгу "Харон - Валерий Бочков"

– Как же муторно… – прошептал я. – Господи, что я тут делаю?

Закрыв глаза, я опустился на асфальт, мои ладони трогали горячую шершавую пыль, мелкие камни. Сквозь закрытые веки солнце пробивалось красным, кровавым светом. Как в тот день, когда я угодил в госпиталь. Пятого сентября.

Сержанта убило током: он полез через ограду, не заметил провод. Другому, новичку, парню из Алабамы, он накануне спас девчонку, – осколком срезало пол-лица. Меня контузило, я очухался в лазарете. Потом сестра сказала, что я в госпитале, в Кувейте. Рядом лежал пехотный капитан с бритой головой, сшитой грубыми стежками, как у Франкенштейна. Он сипло дышал через дырку в горле, на губах вздувались и беззвучно лопались розовые пузыри. Иногда капитан мотал головой из стороны в сторону, быстро, горячо, словно умолял кого-то – нет-нет-нет, пожалуйста, нет. Из прозрачного пакета через пластиковую трубку, вставленную в грудь, в него вливали бесцветную жидкость. Из другой трубки в эмалированный таз, задвинутый под кровать, выливалась тягучая коричневая гадость. Ночью он очнулся, и я его спросил: страшно умирать? Он ответил: нет, только уж очень муторно, поскорей бы.

Дверь хозмага хлопнула, кто-то осторожно тронул меня за плечо.

– Вам плохо, мистер?

Надо мной стоял продавец, испуганный мальчишка в оранжевом фартуке с логотипом магазина – два перекрещенных молотка.

– Все о’кей. – Я поднялся, отряхнул колени. – Медитирую.

Он улыбнулся, недоверчиво меня оглядывая. Симпатичный деревенский пацан. Я подмигнул, простецки хлопнул его по плечу, как это делают бравые ребята в наших кинофильмах.

Статистика самоубийств среди вернувшихся из зоны боевых действий не засекречена. Я знал несколько человек лично. Я видел, как отчаянно они старались уцелеть там. Там, где умереть не просто легко, а порой естественно и даже логично. Карлос позвонил мне после того, как его комиссовали: «Знаешь, болтают, что ветераны не любят рассказывать про войну, не любят вспоминать. Не хотят бередить раны… Чушь это. Тут никто не хочет тебя слушать. И дело вовсе не в том, что им страшно слушать про кровь и смерть, нет, им просто на тебя плевать». Через два дня Карлоса нашли повешенным в гараже.

В ресторане было пусто и прохладно. Розалин за буфетной стойкой протирала стаканы. Она не удивилась, а просто улыбнулась, как улыбаются старым приятелям, которые чуть опаздывают к условленному сроку.

– Кофе? – спросила она.

– Ну уж нет…

Я взобрался на табурет, шлепнул на стойку «Идиота». Острым рубиновым ногтем, похожим на малиновый леденец, она повернула книгу к себе.

– Дать почитать?

Розалин не ответила, кинула лед в стакан, налила ирландского виски. Придвинула стакан. Я сделал глоток.

– Ну и что будем делать? – тихо спросила она.

Я хотел изобразить удивление, но на меня накатила дикая усталость, я не нашел ни сил, ни желания ломать комедию.

– Поедем ко мне. – Я допил виски и с хрустом разгрыз лед.

– Не страшно?

Я вспомнил того пехотного капитана. Имени я так и не узнал, а утром его унесли в морг. Поставив стакан, я ответил:

– Нет, не очень.

19

Раздевалась она медленно, ее движения были плавны и ленивы, как в снах, где воздух тягуч, словно мед. С покорной обреченностью стягивала траурные чулки – один за другим они легли невесомой змеиной кожей на край кровати. Расстегивала крючки, снимала корсет с поясом – все черное, шуршащее. Осторожно, словно в горячую ванну, опустилась на простыню, ставшую вдруг снежно-белой от ее смуглого тела. Вытянулась и замерла, внимательно глядя куда-то вверх, сквозь потолок.

Я лег рядом, коснулся пальцами ее бедра.

– Подожди… – шепнула она. – Слушай.

Я прислушался, за окном тихо журчала река.

– Закрой глаза. – Она положила свою кисть поверх моей. – И слушай.

Я закрыл глаза. К шелесту воды добавился слабый звук, почти мелодия, словно кто-то нежно дул в пустую бутылку. Мне показалось, я слышу шорох деревьев, шепот осыпающегося песка на берегу. Звуки сплетались в узор, рождался ритм, дурманящий, как древняя языческая колыбельная. У мелодии появился цвет; сначала тягучий темно-синий, почти фиолетовый, он постепенно становился звонче и теплее. Аметист стал лазурью, лазурь заиграла морской рябью, мне стало смешно, потому что я почувствовал, как кровать качнуло и она будто отчалила от берега. Мы качались на ленивых волнах, мне даже почудился шорох прибрежной гальки, мелко шуршащей в полосе прибоя. Надо мной, матово мерцая лентами бесконечных хвостов, проплывали диковинные рыбы, золотистые, радужные, похожие на райских птиц.

– Ты их видишь? – тихо спросила она.

– Кто это?

– Это мы. Теперь мы можем быть кем угодно. Волной, облаком, прибрежной галькой или просто шорохом этой гальки. Звуком или цветом – выбирай.

– Мы умерли?

– Да.

Я не испугался, я не мог вспомнить, что со мной было раньше. Было ощущение болезни, которая вдруг прошла. Послевкусие, тающий дым, ускользающий сон.

– Почему мы боимся?

– Мы не знаем… Люди боятся неизвестности.

– Если б они знали…

– Кто бы там остался? – Она тихо засмеялась. – Нам пора…

– Куда?

– Обратно.

Синь стала темнеть, теперь там скользили лишь чернильные тени. Я ощутил поцелуй на щеке, горячие губы коснулись шеи. Я хотел ее обнять.

– Лежи смирно, – шепотом приказала она. – Я все сделаю сама.

Спорить я не стал. Она поцеловала мою грудь, мокрые жаркие губы спустились к животу. Не открывая глаз, я раскинул руки, прижав ладони к простыне. Губы опустились ниже, замерли, я почувствовал, как медленно погружаюсь в скользкий горячий жар. Я замычал, подался вперед. Перед глазами вспыхнули круги, красные, лимонные, они стали кружиться, все быстрей и быстрей.

Когда я очухался, она сидела на другом конце кровати, сложив ноги по-турецки. Разглядывала меня и улыбалась. Солнце, похоже, уже закатилось, в спальню вползали сумерки. Кожа Розалин казалась теперь совсем темной, матовой, словно бархат. Кисти ее рук лежали на коленях. Я перевел взгляд на плоский, мускулистый живот. От пупка вниз шла едва заметная темная полоса, словно полустертый след от карандаша. Волосы на лобке, вороные, жесткие, раскрывались посередине розовой, влажно блестевшей складкой. Приподнявшись на локте, я сунул под голову подушку.

– Иди сюда. – Я сухо сглотнул, поманил рукой.

Она хитро засмеялась, помотала головой.

– Иди, иди…

Подавшись вперед, я ухватил ее за предплечье, потянул. Она ойкнула и упала на меня. Ее волосы щекотали мне лицо, я нашел губы, пухлые и горячие. Сжал ладонями ее ягодицы, прижал к себе. Она выгнула спину, словно потягиваясь спросонья, долго и сладко. Разведя ноги, сжала мои бедра. Кошачьим движением приподняв зад, подалась назад, потом вперед, будто устраиваясь поудобней. Застыла на миг и медленно, со стоном опустилась, вжавшись в меня упругим лобком.