Читать книгу "Метро 2033. К далекому синему морю - Дмитрий Манасыпов"

Морхольд сплюнул, переворачиваясь на спину и прижимаясь к обломку бетонного столба. Когда-то державший провода, теперь он лежал между человеком и его смертью. И вряд ли он остановит чудовище, так настойчиво идущее к своему обидчику.

Сдаваться? А вот накося выкуси. Помирать, так весело, с огоньком, само собой. Жаль только, что дровишек шиш да маленько. Один молоток против этакой дуры-кувалды, килограмм в десять.

Кровь от удара бревном у чуда не успокаивалась. Темнела на и без того темном от дождя брезенте, намотанном по голове медленно идущей смерти. Приложил, что и говорить. Жаль, не полностью. Ему бы контрольный звонок в голову девятью миллиметрами. Да не судьба.

Чудовище дотащилось до столба. Перешагнуло его с громким чавканьем. Морхольд оскалился, готовясь к последнему в его жизни удару. Огромная рука подняла молот в воздух, и вниз полетела грязь, рассыпаясь на крошечные капли.

Дом у дороги-3

Чолокян достал из непромокаемого чехла стеганое цветное одеяло и закутался в него. Девочке-жене, тут не соврать, он дал армейский спальник. Хороший, хочешь залезай в него, хочешь расстегни и накройся, как таким же одеялом.

Одноглазый, успокоившись по поводу мальчишки, торчал у лестницы. Караулил. Хотя от кого сторожить в такую чертову ночь? Ну да, ну да. И он, и Багира знали: вряд ли темнота остановит кого-то, кто захотел бы на самом деле добраться до людей в ангаре. Тут и дождя с кислотой окажется мало.

Одноглазый нервничал. Беспокоило само место. И сильно.

Когда-то давно, целых полвека назад, здесь ничего не было. Невысокие сопки, речка Абинка, станица Ахтырская. А конкретно здесь – ложбина между двумя мохнатыми лесистыми буграми и пустота. Редкие подрастающие деревца, трава порой по пояс, заросли давно умершего виноградника.

Потом пришли люди. Со звездами на кокардах и погонах, в серой мышиной форме. И другие, одетые в обычную одежду. Смотрели, вымеряли, спорили, заносили на бумагу. И уехали. А ложбина осталась ждать других. Потому как если приходят болтуны, то жди потом работников.

Землю в ложбине нещадно вскрыли ковшами экскаваторов и лопат. Разровняли, засыпали заново, залили бетоном и асфальтом. Быстро, но крепко, слепили несколько коробок, серых, однотипных. Окружили высокой кирпичной стеной и закрыли входы-выходы сталью ворот и калиток. Подняли вышки, чтобы смотреть за округой.

Ложбина замерла, выжидая. Сопкам вокруг было страшно и одновременно интересно. Они выжидали.

Серые скучные здания заселили. Женщинами. В одинаковых серых робах. Странными женщинами. Больными душой. Женщинами, полными злобы, жестокости и страха перед нормальным миром. Женщин, спрятанных от него не только за стеной с колючей проволокой, но и за решетками. Женщин-заключенных, страдавших психическими расстройствами.

Некоторых закрывали в трехэтажный кирпичный куб, стоящий на отшибе. Некоторые после не выходили. Их выносили.

Ложбина и сопки смотрели, внимали, слушали. Пропитывались темной злостью и отчаянием. Земля, часто напоенная не только слезами, но и кровью, изредка стонала. Ветер, залетавший сюда, старался быстрее выбраться. И, улетая дальше, стряхивал с прозрачных крыльев темный налет горя и гнева.

Потом все пропало. Практически в один день. Хотя в те годы все менялось быстро. Была огромная страна – стало пятнадцать поменьше. Реял алый флаг – подняли бело-сине-красный. Все менялось так быстро, что сопки и ложбина, живущие здесь тысячелетия, только поражались.

Со стороны седых холодных гор все чаще веяло пожаром и кровью. С войной местная земля была знакома. И сейчас, вновь слыша далекие-далекие выстрелы, приготовилась ждать новую кровь. Но дождалась только тех, кто ее проливал.

Ворота обновили, выкрасили зеленой краской. Прилепили несколько красных досок с золотыми буквами и раскоряченным двуглавым орлом. Ветер, залетевший в знакомую ложбину, заинтересовался и ткнулся почитать.

«Войсковая часть 3703» ни о чем ему не сказала. Так же, как черный перевернутый треугольник с белым конем, несущимся по гербу-шеврону. И большие буквы – «66 ОПОН 2 ДОН СКО ВВ». Для ветра Кавказ был просто домом. И он не делил его на северный, южный и прочие.

Ревя двигателями, внутрь красных стен закатывались машины. Боевые и транспортные. Перхая от пыли, пройдя пять километров от станции по самому солнцепеку, заходили колонны совсем мальчишек. Кричали и матерились усатые взрослые мужики, орали и даже сильнее сквернословили молодые и без усов. Колонны выстраивались, отряхивались, муравьями метались между машинами и серыми низкими зданиями. И вот этим, где сейчас не спал одноглазый.

Да, он не мог всего этого видеть. Сам он оказался в первый раз внутри ангара куда как позже. Но и на его долю пришлось сколько-то простого человеческого счастья, ощущаемого ровно тогда, когда вокруг только беда. Хотя он бы лучше еще пару раз прошел то время, чем жить сейчас.

Война, она и есть война. Кто выживет, кто нет, кто-то выиграет, кто-то окажется на самом дне. А сейчас? Беда не просто ударила всех разом, расколов мечты, надежды и планы в хрупкие черепки. Нет. Беда сделала хуже.

Она, наплевав на все и вся, отнеслась к людям как общепитовский повар. Взяла, не глядя, людишек в горсть. Бросила на доску, покромсала немытым острым тесаком. Запихнула в грязный стакан адского блендера и нажала на кнопку. Превратила миллионы и миллиарды судеб в жесть-винегрет. Только вместо растительного масла использовала нечто другое. Слезы и кровь. И, все-таки вспомнив о полученном кулинарном образовании, сдвинула замызганный колпак, подумала-подумала и сыпанула все имеющиеся пряности.

Болезни, голод, злобу, жестокость, ненависть, страх…

Осталось место состраданию? Наверное, если вспоминать о бродяге с его таблетками и странноватом монахе. Да вот только один Чолокян, купивший себе женушку, перебивал все это разом.

Одноглазый вздрогнул, поняв, что провалился в сон. Покосился за спину, где сбившиеся в кучки попутчики уже угомонились. Усталость брала свое. Сон не отогнать, если тело обессилело.

А место ему не нравилось. Тогда, в прошлой жизни, все байки про безумных зэчек казались просто байками. А после Беды одноглазый стал относиться к ним по-другому. Слишком много странного и страшного случилось за два десятка лет. Впору поверить, что не все так просто.

Да и кто знает? Может, они все на самом деле давно умерли, сгорели в горниле термоядерного удара. И вся дрянь вокруг – их личный круг Ада, не более. И они снова и снова будут бродить по нему. Вспоминая былое и живя подобием жизни. Искупление грехов, мать его, никак и не скажешь. Только вот чьи грехи искупает мальчик Сережа, уснувший, но так и продолжавший клокотать воспаленными бронхами?

Одноглазый провел рукой по перилам лестницы. Полвека назад ее сварили и замуровали в кирпич. Сколько таких прикосновений она знала? Тысячи?