Читать книгу "Пока не сказано «прощай». Год жизни с радостью - Сьюзен Спенсер-Вендел"

Не подумайте, что такое случалось у нас каждый день, даже не каждую неделю. Мы с мамой могли жить без сцен месяцами. Но когда на Тею вдруг накатывало — особенно когда она дразнила меня за внешность, — я заводилась. И чувствовала себя в своем доме как иностранная студентка по обмену.

Да и характеры у нас были такие же разные, как лица. Тея не любила привлекать к себе внимание и на публике вела себя преувеличенно любезно. Неизменно улыбалась и уверяла, что все прекрасно, даже если все шло вкривь и вкось. Непрошеная честность в таких ситуациях заставляла Тею нервничать. Что подумают люди?

Я же росла закоренелым неслухом. В младшей школе я перевела вперед часы в классе, чтобы нас скорее отпустили на ланч. Обкорнала «хвост» на голове у любимицы нашей учительницы. В четырнадцать я без спроса взяла отцовский «камаро» — вздумала покататься, после чего обходила гараж стороной.

У меня есть кучи фоток, на которых я позирую со скошенными к носу глазами и раздутыми щеками — моя любимая клоунская гримаса. Как, должно быть, бесили такие выходки маму!

Но это не значит, что я была плохой девчонкой, даже несмотря на «камаро».

Я была круглой отличницей, избранной потенциально лучшей ученицей, старшей барабанщицей, старостой класса и членом комитета встреч выпускников.

Парень, в которого я была без памяти влюблена в старшей школе, Дэвид Хруда, разбил мне сердце, сказав:

— Ты слишком хороша для такого, как я.

И он был прав.

Но мама считала, что со мной хлопот полон рот и что ее родная дочь была бы другой.

А еще религия.

Мои родители всю жизнь состояли членами огромной конгрегации Баптистской церкви Юга. В нее входят такие заботливые люди, каких вы не встретите больше нигде в мире. Всю мою жизнь я видела от них только добро.

И все же где-то к концу школы твердая вера баптистов в то, что лишь один путь ведет к спасению, начала вызывать во мне сомнения. Меня всю передергивало, когда они ставили перед собранием единственного среди них обращенного еврея и заявляли, что он нашел путь к спасению: «Принял Иисуса Христа как своего Господа и Спасителя».

А как же миллионы других людей, спрашивала я, которые о Христе и не слышали? Или не поклоняются ему? Как же буддисты? Мусульмане? Даосы? Индуисты? Как же евреи, чья система верований опережает христианскую на тысячу с лишним лет?

Миллионы людей сохраняют древние верования, и Иисус не является их частью.

«Как же быть с ними?» — спрашивала я. «Они попадут в ад. А мы должны их спасти», — отвечали мне баптисты.

Мое сердце противилось этому. И я покинула Баптистскую церковь, едва стала достаточно взрослой, и еще шутила при этом, что вернусь только в сосновом гробу.

«Надо же, как в воду глядела», — думаю я теперь.

После школы я выбрала колледж подальше от дома, в Университете Северной Каролины, в Чапел-Хилл. Потом училась за границей, в Швейцарии. Защитила магистерскую диссертацию по международным отношениям и прошла практику при Организации Объединенных Наций.

И все это оплачивали мои родители, которые сами не путешествовали и не понимали моей страсти к перемене мест.

Я избаловалась. После колледжа я пришла к папе и сказала, что если он оплатит мне поездку вокруг света, то я потом найду работу и отдам ему долг. Он ответил: «Сьюзен, по-моему, у тебя в голове какая-то путаница. Путешествие — это награда за труд».

Так что до тридцати лет я только и делала, что выгадывала возможности ездить по миру и жить за рубежом. Платила за все сама. И отдалилась от моих родителей не только физически, но и духовно.

Даже когда у нас с Джоном родились дети и мы осели в Южной Флориде, между родителями и мной пролегало больше миль, чем между их и нашим домом.

В 2007-м, за два года до первых симптомов БАС, я вырвалась на уик-энд в Майами с двумя мамиными сестрами, Сью и Рамоной. Эта поездка была организована втайне от Теи, которая изошла бы на мыло, если бы узнала, ведь она страшно боялась, что мы начнем перемывать ей кости. Эти сестры Дамианос — которые, кстати, похожи друг на друга как две капли воды — погрязли в мелких дрязгах. Бывало, поцапавшись из-за какой-нибудь чепухи, они не разговаривали друг с другом годами.

Первое, что я сказала им, едва мы прибыли в Майами, это: «Я ничего не говорю о Тее. И вы тоже».

Можете быть уверены, не прошло и пары минут, как две сестрицы о ней и заговорили. И, как уже не раз бывало раньше, я подумала: «Угораздило же меня вляпаться в этот сумасшедший клан с их вечными разборками!»

Когда я вернулась домой, в почтовом ящике у меня лежало письмо. Его прислал социальный работник из Общества детских домов во Флориде. Оно гласило: «Если вы Сьюзен Спенсер, родившаяся 28 декабря 1966 года, пожалуйста, свяжитесь со мной. У меня есть для вас важная информация».

Я знала, что это будет.

На следующий день я позвонила:

— Да. Это я. Меня усыновили через ваше агентство.

— Ваша кровная мать хочет связаться с вами, — сказала мне соцработница.

Видите ли, я всегда знала, что я — приемная. Однажды, в юности, когда наши отношения с Теей были особенно сложными, я вступила в платную программу штата по воссоединению детей и родителей (при условии, что предоставленная обеими сторонами информация докажет их родство).

Тея узнала и пришла в ужас.

Но когда отрочество прошло, поиск кровных родителей перестал быть для меня приоритетом. По правде говоря, на тот момент, когда я получила это письмо, я уже лет десять даже не вспоминала о том, что я — удочеренная.

Мне было сорок лет, у меня было трое своих детей. Я была счастлива.

Так что для меня это был удар.

Причем удар такой силы, что я даже попятилась. Тогда я решила подойти к делу как профессиональный журналист, отключила эмоции и села переписывать информацию о моей кровной матери. Она медсестра на пенсии. О’кей. Увлекается садоводством. Прекрасно. Играет в ракетбол. Любит путешествовать. (Так вот откуда это у меня!) Совсем недавно она принимала участие в трехдневном марше по сбору средств на исследования рака груди. У нее есть дочь, которая уговорила ее найти меня.

«Похоже, она вполне разумный человек», — подумала я с облегчением.

— А почему она отдала ребенка на усыновление? — спросила я, старательно избегая слова «меня».

— Пусть лучше она сама вам объяснит. Хотите, она вам напишет?

— Да.

Повесив трубку, я уставилась в свои записи. Я не плакала. Но и не радовалась. И не бросилась никому звонить. Просто подумала: «Вот дерьмо!»

В последующие недели я кадр за кадром рассматривала свою жизнь, думая, как бы я отреагировала на такое сообщение в другое время. Если бы моя родная мать пришла за мной, когда мне было пятнадцать, я бы взмолилась: «Забери меня отсюда!»