Читать книгу "Дверь в чужую осень - Александр Бушков"

На сей раз у Микешина не было ничего, что способно бы заставить встревожиться и принимать меры. Нормальная обстановка. Однако он тут же уточнил:

— С лейтенантом неладно. Ох как неладно… Я поначалу думал, что отойдет, перебедует, да не похоже что-то, только хуже стало…

— Да я и сам вижу, — кивнул я.

Причину мы оба прекрасно знали… У лейтенанта, о чем многие знали, случился самый настоящий роман с молодой докторшей из медсанбата, лейтенантом медслужбы. И многие знали, что это не обычная интрижка, не случай с ППЖ, а настоящая, большая любовь с обеих сторон. На войне и такое случается. По некоторой информации, у них уже всё произошло. Красивая была девушка, умная, не вертихвостка. На сей раз — никаких ревнивых соперников, умные и так видели, что меж ними лезть не стоит, а тем, кто поглупее, добрые люди убедительно растолковывали, что ловить тут нечего и надо по-тихому, на цыпочках отойти в сторонку. Очень хорошее к этой паре было отношение, как раз от того, что там сразу видели настоящую любовь.

Злых и завистливых все же мало, обычно человек на чужую любовь смотрит со всей добротой души.

Только ведь война… Она, подлая, сплошь и рядом со своими раскладами влезает, когда и не ждешь… В общем, она три недели назад погибла при бомбежке. «Юнкерсы» спикировали и на расположение медсанбата, плевать им было, гадам, на красный крест… Много побило осколками и раненых, и персонала.

Лейтенант, сами понимаете, ходил как в воду опущенный. Все думали, что в конце концов перебедует, хоть и молодой, а воюет два с половиной года, понимает жизнь и ее сложности, а время лечит…

Вот только у него никак не проходило. Я и говорить с ним пытался по душам — без особого успеха. В конце концов через неделю решил не пускать его пока что на ту сторону (с одобрения прямого начальства). Парень был на хорошем счету, наверху тоже сидели не звери, так что было решено дать ему время чуток оклематься — не он первый такой.

Не походило что-то, чтобы оклемался. Скорее уж наоборот.

— Тут даже не скажешь, что просто неладно, — продолжал Микешин. — Тут похуже…

— А что такое? — насторожился я.

И он стал рассказывать. По его словам, лейтенант чем дальше, тем больше худел, замыкался в себе, днем большей частью дремал, совершенно не вмешиваясь в дела взвода. По правде говоря, в такой ситуации, на отдыхе, у него и не было особенных дел, но немало мелких обязанностей командира взвода остались. Но он фактически отстранился от командования, перевалив все на Микешина. Старшине это особенных хлопот не доставляло, однако беспокоило не на шутку.

И это еще не все. Микешин рассказывал: ближе к вечеру лейтенант заметно оживлялся, словно бы даже становился веселее и радостнее, почти прежним. А с темнотой уходил с хутора. В первый раз объяснил часовому, что пару часов погуляет поблизости — мол, нервы успокаивает. А потом уже ничего не объяснял, уходил молча. Часового они там выставляли каждую ночь — в тех местах пока что не шалили всякие сволочи, но береженого Бог бережет, место отдаленное, мало ли что…

В первую ночь часовой забеспокоился, через разводящего позвал Микешина, как старшего. Микешин подумал и решил, что поднимать взвод на поиски, в общем, бесполезно — не жуткие чащобы, но все равно, поди найди человека ночью в лесу силами одного-единственного взвода… А если найдут целым и невредимым, выйдет как-то неловко — может, и впрямь ему такие прогулки нервы успокаивают…

К рассвету лейтенант вернулся, целехонький и здоровехонький, даже вроде бы веселый. И стало это повторяться каждую ночь: днем он дремлет или бродит как вареный, ближе к темноте оживляется и веселеет, словно ждет чего-то чертовски для него радостного, с темнотой уходит на всю практически ночь.

— Никак не похоже, чтобы нервы он себе такими прогулками успокоил, — сказал Микешин. — Сами видите, товарищ капитан, только хуже и хуже…

И отвел глаза на секунду. Я его хорошо знал, почти два года он служил под моим началом (с трехнедельным перерывом на госпиталь). Вроде не было никаких оснований так думать, но у меня отчего-то мелькнула мысль, что он мне самую чуточку недоговаривает. Хотя прежде за ним ничего подобного не водилось. Не то чтобы твердое убеждение сложилось, но чувство такое возникло. Но я ему ничего не сказал, еще и оттого, что не знал, как все сформулировать…

— И ничего тут не поделаешь… — печально сказал Микешин и замолчал с видом человека, который все уже высказал, и добавить более нечего.

— Совсем-совсем ничего? — усмехнулся я (хотя улыбка, сам чувствовал, получилась не особенно и веселой). — Микешин, ты же разведчик, да еще и таежник вдобавок. Да и я навыки не потерял…

Он искренне не понял, куда я клоню:

— Вы что имеете в виду, товарищ капитан?

— Не столь уж сложное дело, старшина, — сказал я. — Довольно-таки простое…

Выслушав меня, он покрутил головой, но не похоже, чтобы моя идея ему пришлась не по вкусу. Хоть что-то да сделать…

Короче говоря, я сказал, что собираюсь у них заночевать, а уеду с рассветом — что-то простуда себя обозначила, не стоит километров десять трястись в открытой машине, в роте и без меня до утра обойдутся, срочных дел нет… Таблетку — и отлежаться…

Ребята чуточку удивились, конечно: выглядел-то я нормально, не чихал, не кашлял, не сопливил. И вообще… На войне как-то само собой получалось, что не только простуды, но и хвори посерьезнее, вроде язвы, которые на гражданке изрядно бы помучили, куда-то пропадали напрочь. Хоть ты зимой на снегу ночуй, на шинели или наломав веток, а то и прямо на снегу…

Но случай был не тот, чтобы вступать в дискуссии с командиром, да и повода не было. Они только намекнули, хитрованы, не воспользоваться ни мне «народным средством». Я отлично знал, о чем они, — у хозяина, кроме прочего, в погребе хранился изрядный запас разнообразных наливок на крепкой водке. Дюжина бутылей с аккуратно залитыми сургучом горлышками, с наклеенными этикетками, где надписи сделаны от руки, чернилами, по-литовски. Еще в прошлый раз, обыскивая хутор, мы одну почали. Оказалась смородиновая. Отправляя их сюда, я велел Микешину перенести все бутыли в маленькую комнатушку с навесным замком — нашлась и такая, пустая, уж и не знаю, что он там хранил. И наказал: поскольку все мы люди-человеки, а отдых есть отдых, два раза за неделю употребить разрешаю, но в малых дозах, не напиваясь. Под его личную ответственность. Можно не сомневаться, что он и этот приказ выполнил аккуратно, как все предыдущие.

От «народного средства» я отказался, хотя никто мне не мешал и не запрещал пропустить стаканчик на ночь. Ночью нам предстояло дело, нужно сохранить абсолютно трезвую голову.

Ближе к вечеру я убедился, что и на сей раз все обстоит так, как рассказал Микешин: лейтенант заметно оживился, словно даже чуточку повеселел, если за обедом клевал, как воробей, то ужин смел быстро и до последнего кусочка. Мы с Микешиным после ужина остались в хозяйской столовой, где сидел в уголке и лейтенант. Опустили висевшую над столом большую керосиновую лампу с матовым стеклянным абажуром, висевшую на металлической цепочке, зажгли и вернули на место. Устроились за столом, положили перед собой кое-какие имевшиеся во взводе служебные бумаги и притворились, что с головой ушли в их изучение.