Читать книгу "Любовь среди рыб - Рене Фройнд"

Итак:

1) Я Вас не узнаю.

2) Я рада, что Вы еще или снова живы. Полное собрание сочинений, тем не менее я отдам в печать только тогда, когда Ваши труды в моем издательстве достигнут трех томов. Следовательно, как можно скорей пришлите мне, пожалуйста, третий.

3) Шарлотте я, разумеется, не проронила ни словечка. А я и вижу-то ее лишь по телевизору — в детских новостях. У нее новая короткая стрижка, и выглядит она очень-очень мило.

4) Бенно я встретила вчера в бургер-баре. Он выказал готовность получить «Мерседес» после Вашей кончины и свяжется с Вами по этому поводу.

5) Я никак не могу разобрать, что означают некоторые слова из письма. Праны-нирваны? Правды-матки? Привады-травы?

6) Чудесно, что грудинка Вам снова нравится. Люди с моральным превосходством — это слишком, потому что они постоянно напоминают, что ты тоже мог бы быть лучше, но, к сожалению, как правило, забываешь об этом.

7) Прислать ли Вам бета-блокатор?

8) Дело с уборкой я нахожу по-настоящему классным. Если исходить из того, как выглядит Ваша квартира, никогда бы не подумала, что Вам так быстро понравится наводить чистоту. Если не напишете новую книгу, можете приниматься за уборку у меня. Моя Иванка получает двенадцать евро, Вы можете начать с десяти.

9) Пожалуйста, больше не присылайте мне хокку. Пожалуйста, больше не пишите хокку. Я ненавижу хокку. Хокку — абсолютно лежалый товар. Убийца товарооборота. Продать не удалось бы даже хокку про Гарри Поттера. Могу ли я на этом месте напомнить Вам про Ваши погромные речи? Вы же сами говорили в том духе, что хокку — это «крайне переоцененная азиатская псевдолирика, которая заключается в безыскусном нагромождении банальностей».

10) Пожалуйста, не пишите и тирольские трели. Я не могу заранее оценить, как на это отреагирует международный рынок.

11) Что касается Ваших теорий относительно происхождения слова «подпустить», то я не смогла найти в Этимологическом словаре Клюге указаний на верность Ваших явно дилетантских изысканий. Правда, на ошибочность тоже.

12) В этого Августа Вы форменным образом влюбились. Вы что, стали теперь голубым? Разумеется, я ничего не имею против. Сонеты Шекспира тоже обращены к мужчине. Уверена, что здесь, в Берлине, неплохой рынок сбыта для гомосексуальной любовной лирики. В этом смысле: давайте, не стесняйтесь!

13) Пожалуйста, не перебарщивайте, несмотря на всю страсть, прежде всего с метафорами. Фред, образ, где Вас «волокло за ним в потоке, с подветренной стороны его энергии», просто выше моих сил. За такое наша редакторша трижды стукнет Вас по голове словарем Дуден. У энергии нет стороны, тем более подветренной! И волочь может ветер, но никак не подветренная сторона!

14) Пишу лишь потому, что суеверна. Всяческого Вам благополучия. И пишите! Пишите мне! Пишите мне стихи! Я чувствую, Вы приближаетесь к блестящей форме. На свете так много людей, которых Вы смогли осчастливить своими стихами. Подумайте об этом. У художника тоже есть свои обязательства.

15) Жалко макарон, датированных годом «Поворота». Будь у меня юридический отдел, Вам бы пришлось иметь дело с ним)  Правда, могу Вас успокоить, я приезжаю в хижину крайне редко.

С самым сердечным приветом,

Сюзанна Бекман

— Сейчас же прекрати, — ругался Август.

— Да я же ничего не сделал, возразил Фред.

— Ты думаешь, я ничего не вижу.

— Но она такая чудесная.

— Если ты так ее любишь, не давай ей шкурку от грудинки.

На столе перед хижиной стояли две бутылки пива и объедки от перекуса — хлеб, грудинка, сыр, масло. Под столом сидела черная собака и ждала милосердных подачек, которые в виде кусочков сала Фред ронял на землю.

— Надо ли понимать это символически? — спросил Фред. — Я имею в виду, можно ли распространить это и на женщин в целом?

— Разумеется, поэт.

— В смысле?

— Да это же очевидно: если ты какую из них любишь, не давай ей шкурку от грудинки.

— Но что это означает?!

Август похлопал Фреда по плечу и засмеялся:

— Поэт! Какой же ты слабоумный. Почему ты веришь всему, что тебе впаривают?

— Э-э-э-э.

— И ты нормально чувствуешь себя без женщины? — спросил Август.

— Нет!

— Что такое, вот и курить ты тоже перестал?

— Курить? — удивленно спросил Фред.

Август достал свой табак и бумагу из нагрудного кармана, положил все это на стол.

— Я совершенно забыл про курение, — воскликнул Фред. — Забыл! Что оно вообще бывает!

— Ты вообще стал немного странным в последние дни. Но мне это знакомо. Когда надолго остаешься один, становишься таким.

Август закурил только что свернутую цигарку. Фред тоже свернул себе одну.

— Ах, как хорошо, — сказал он, сделав первую затяжку. — Как я мог про это забыть?

— Кстати, дорогу чинят. Через три-четыре дня сможешь уехать.

— Я могу уехать?

— Да.

— В Берлин?

— Почему ты спрашиваешь у меня? Как только доберешься вниз до Грюнбаха, можешь ехать оттуда куда угодно. По мне так хоть в Рим, хоть в Гонолулу.

— Я не хочу в Берлин.

— Ну и не езжай. Или ты должен?

— Не должен, — сказал Фред, и после этого они курили молча.

— Поэт, а почему ты вообще здесь очутился?

Фред задумался. Почему он здесь очутился?

Сперва потому, что больше не мог выдержать в своей квартире. А не мог он выдержать, потому что чувствовал себя там как в плену. А чувствовал себя там как в плену, потому что действительно уже не мог выйти наружу. А выйти наружу не мог, потому что на открытом пространстве впадал в панику. А в панику впадал, потому что был одинок, а одинок был потому, что Шарлотта от него ушла. Шарлотта от него ушла, потому что он потерял с ней контакт и больше не стремился к нему. А почему он больше не стремился найти с ней контакт? Самое позднее с этого места у Фреда больше не было ответов на вопросы. Может, он втайне стремился к тому, чего больше всего боялся, то есть к оставленности? Может, он слишком много пил? Было его пьянство симптомом или причиной? Страдает ли он оттого, что не пишет? Он не писал, потому что слишком много пил, или слишком много пил, потому что не писал? Все это перемешалось в одно нестерпимо гнетущее чувство безысходности, и самоирония — всегда такая спасительная — превратилась в ненависть к себе самому.

— У меня был бернаут. — Фреду подвернулось это модное словечко, но тут же до него дошло, что оно может только затруднить его разговор с Августом.

— Что-что?

— Бернаут. Я выгорел до дна.