Читать книгу "Молох - Марсель Прево"

Я не ошибся: на миниатюрной сцене нашлись два отличных темных уголка. Когда каждый из них был добросовестно использован, мы осмотрели уборные артистов, театральный зал и направились по противоположному коридору в апартаменты Комболь. Там было очень светло, да и вообще комнаты Комболь были очаровательны тем духом эпохи, которым они были проникнуты.

Особенно уютным был будуар артистки. Там было много кушеток и канапе, стены были усеяны зеркалами, а на камине серого мрамора высился прелестный портрет Комболь. У артистки были круглое розовое личико, маленькие карие глаза, великолепные темные волосы и пышная фигура; Я с чувством симпатии смотрел на свою соотечественницу, которая, как и я, вкусила в этой ссылке любовь. Вдруг я заметил около камина хлыст с рукояткой в виде золотого, усеянного гирляндами яблока.

– Это – хлыст принца Эрнста, – пояснила мне принцесса. – Что ему было нужно здесь? Просто понять не могу! А вот отсюда, с этой кушетки, – продолжала она, показывая мне на кушетку, стоявшую у окна, – отсюда вы можете наблюдать за церемонией!

Я так был тронут наивностью, сказавшейся в первой половине фразы принцессы, что почувствовал непреодолимое желание сказать ей что-либо приятное.

– Милая принцесса, – произнес я, – благоволите принять нижеследующее признание от вашего верноподданного: еще никогда вы не казались ему такой хорошенькой, как сегодня! И пусть официальная часть предстоящей церемонии тяготит меня – мне достаточно будет только взглянуть на вас, чтобы забыть обо всем!

Она покраснела, словно девочка, которая выслушивает первый комплимент в жизни. Напрасно пытаясь найти слова ответа, она сказала, в конце концов:

– Пойдемте, посмотрим платья артистки!

В большой невысокой комнате, заключавшей в себе гардероб артистки, было душно и темно. Странный аромат выдохшихся духов смешивался с острым запахом, который непременно оставляет после себя обитавший в помещении человек. Я открыл окно, поднял шторы. В это время Эльза принялась раскрывать шкафы, вделанные в стену. И чего-чего только здесь не было! Должно быть, собираясь бежать с псарем, Комболь немало жалела, что не может взять с собой все свои туалеты!

– Вы только посмотрите, – сказала мне Эльза, брезгливо доставая с крючка один из развешанных там корсажей, – посмотрите на грубый этамин, который в те времена употребляли на подкладку… Должно быть, кожа женщин того времени особой чувствительностью не отличалась!

Я ничего не ответил на это: не без волнения я вызывал пред собой образ пикантной француженки, выбиравшей здесь свой наряд, а потом протягивавшей губки своему венценосному возлюбленному.

Эльза повесила корсаж на место и обернулась ко мне. И солнце, забравшееся в этот момент в комнату, было свидетелем такого бурного поцелуя, от которого бержерка принцессы съехала назад, сбивая на сторону всю белокурую прическу.

– Ведь вы же любите меня, не правда ли, вы любите меня? – лихорадочно лепетала Эльза.

– Да, я люблю вас! – ответил я, и это было в первый раз, что я с такой полной искренностью адресовал ей эти слова.

Пламенными, неловкими руками я пытался поправить сбитую мною прическу принцессы. Но Эльзу внезапно объял приступ стыдливости.

– Идите к окну и дайте мне поправить прическу! – сказала она.

Я повиновался и подошел к окну, облокотившись на подоконник. Я залюбовался роскошью развернувшегося предо мной вида, обвеянного этим дивным осенним утром. Вдруг в воздухе показался клубок дыма, почти следом за ним прогремел выстрел. И в голове у меня промелькнул евангельский стих: «Прежде чем петух пропоет в третий раз…»

Да, я – не более, как легкомысленный француз! Еще недавно я чувствовал, как во мне шевелится национальное чувство, а теперь, стоило женщине, одетой в нарядный белый костюм, подставить мне свои губы для поцелуя, и я уже все забыл… А вот они не забывают: даже в этой далекой Тюрингии с каждого холма ворчат пушки…

Принцесса прервала мои размышления, коснувшись рукой моего плеча. И, когда я обернулся к ней, она сразу отгадала мои чувства и их причину.

– Вот вы и снова смотрите на меня врагом! – пробормотала она. – И все это из-за того, что сегодня – день Седана! Ни вы, ни я еще не были в живых, когда произошло это сражение, и все-таки вы чувствуете ко мне вражду из-за этого даже в такой момент, когда уверяете меня в своей любви… Неправда, вы не любите меня!

– Но, право же, я люблю вас…

– Нет, вы не любите меня! – воскликнула Эльза с таким жаром, который еще более оживил ее щеки и глаза и сделал ее еще более хорошенькой. – Если бы вы любили меня, то забыли бы о существовании своего отечества. Когда я еще совсем молоденькой девушкой последовала сюда за принцем Отто, я заставила себя забыть Эрленбург, и, если бы между обоими государствами когда-либо возгорелась война, я стояла бы за Ротберг против Эрленбурга!

Я не знал, что ответить ей на это, да и сама она не ждала от меня ответа.

Мы спустились по винтовой лестнице, и вышли на площадь перед павильоном.

– Где же ваша сестра и принц? – спросила Эльза. – Я их нигде не вижу!

Действительно, они исчезли. Я спросил одного из приказчиков Грауса, расставлявшего бутылки в ларьках.

– Его высочество наследный принц и барышня только что направились вот туда, куда вскоре доставят придворные экипажи, – ответил приказчик, показывая рукой на службы. – Они должны быть там вместе с Гансом, молочным братом принца, который привез меня сюда.

Как раз в этот момент мы увидели все трио, выходящим из каретных сараев. Макс фамильярно держал Ганса за плечо и, как казалось, давал ему какие-то приказания; тот выслушивал их не без замешательства. Грета шла немного в стороне от них, и первая увидала нас. Макс отпустил Ганса и проводил Грету к нам. Весь его вид говорил о каком-то злорадном торжестве.

Принцесса нежно расцеловала Грету. Я спросил принца:

– Что вам нужно было в службах вместе с Гансом?

Не поднимая на меня взора, Макс ответил:

– Ганс показывал мне, как приспособили сараи для того, чтобы они в случае дурной погоды могли укрыть все экипажи сегодня… Это очень сложно…

– Принцесса, – сказал я, – подъезжает ваша коляска, чтобы отвезти вас в замок!

– Не хотите ли, я подвезу вас до вашей виллы? – сказала Эльза, бросая на меня полуприказывающий, полуумоляющий взор. – Рассчитывая на это, я приказала запрячь коляску вместо виктории; нам вчетвером будет вполне удобно…

– Благодарю вас, ваше высочество, – ответил я, – но мы с Гретой пройдем пешком кратчайшим путем.

Эльза поспешно взяла Макса за руку и ушла, не сказав мне ни слова.

Когда мы остались одни, Грета сказала мне:

– Что тебе сделала принцесса, Волк? Почему ты не захотел, чтобы мы вернулись домой в ее экипаже?

– Послушай! – сказал я, останавливая сестру за руку. Отовсюду слышались радостные клики и звуки труб; пушки то и дело громыхали с разных сторон. – Прислушайся ко всему этому, – продолжал я. – Ты родилась четырнадцать лет тому назад, а потому слыхала о борьбе Франции с Германией, как о факте исключительно исторического значения, похожем на Семилетнюю войну или наполеоновские походы. Я старше тебя, но и я слышал обо всем этом тоже только на уроках истории. Я никогда не видал, чтобы прусская каска с надменным видом омрачала своей тенью землю нашей родины, поэтому у меня на сердце не было дурного чувства к былым победителям. Наше поколение наклонно к мирному всепрощению… Но прислушайся – и ты увидишь, что они, победители, не хотят дать нам забыть прошлое. Каждый год Германия с шумом и треском справляет годовщину нашего разгрома, и юные немцы, родившиеся так же, как и мы, после Седана, хотят иметь свою долю в былой славе, хотят дать нам почувствовать нашу долю былого унижения. Грета, ты – девочка четырнадцати лет, тебе все это совершенно безразлично… Но ведь когда-нибудь ты выйдешь замуж, у тебя будут дети! Так прислушивайся же к этим торжествующим крикам, к этим пушечным выстрелам, звукам труб… Пусть со дня Седана прошло много лет: даже и вернувшись на родину, мы не можем теперь забыть его, раз знаем, что во всей Германии, не исключая самых глухих уголков ее, этот день является большим праздником! Ну, а теперь пойдем завтракать!