Читать книгу "Великосветский свидетель - Ольга Ракитина"

Вадим Данилович извлек из жилетного кармана часы на массивной цепочке. Щелкнула крышка, раздался мелодичный звон крошечного механизма.

— Ну, вот, и домой пора. Приходите, Алексей Иванович, поработать завтра, — со стороны начальника это уже была шутка.

Впрочем, по мнению Шумилова, рабочий день еще не кончился. Он уже знал, что Владимир Соловко, друг покойного Николая Прознанского, и ротмистр Бергер, адъютант отца, живут неподалеку от него, на Малой Морской. К ним вполне можно заглянуть по пути домой. Задача облегчалась еще и тем, что Бергер и Соловко были соседями, их дома располагались буквально в квартале друг от друга. Даже если одного из них не оказалось бы дома, велик был шанс поговорить со вторым. «Начну с Соловко», — решил Алексей Иванович. Очевидно было, что студент-первокурсник окажется более «легким» свидетелем, чем ротмистр жандармской службы.

Удача сопутствовала Шумилову: Владимир Соловко оказался дома. Важный камердинер проводил Алексея Ивановича в роскошный то ли кабинет, то ли будуар с массивным письменным столом, книжными шкафами по стенам, бронзовыми канделябрами в двадцать свечей. Толстый персидский ковер на полу, портрет генерала в мундире николаевской эпохи над камином («Папа или дедушка?» — механически подумал Шумилов) дополняли обстановку. Впечатление банкирской солидности несколько портили широкая оттоманка в углу комнаты и стоявшие подле нее шеренгой разномастные кальяны.

Встретивший Шумилова молодой человек вальяжно предложил сигары, коньяк. Несмотря на антураж изысканности и бьющей в глаза роскоши, у Шумилова возникло странное ощущение искусственности происходящего. Облик Владимира Соловко несколько не вязался с интерьером.

Молодой человек был безукоризненно одет и смотрелся франтом, костюм от дорогого портного ему весьма шел, а белый атласный галстук был безупречно отглажен и повязан со всевозможной тщательностью, но… Владимир был слишком молод, слишком тонок в талии, слишком порывист и слишком, напоказ, богат. В этом чувствовался некий дурной тон. «Верно, недавно получил в наследство и кабинет, и состояние. Книжные стеллажи ему не нужны, а вот оттоманку с кальянами приказал перенести в кабинет немедля», — подумал Шумилов.

— Владимир, э-э…

— Павлович, — подсказал Соловко.

— Владимир Павлович, расскажите, что за человек был Николай Прознанский?

Наступила небольшая пауза, Владимир набивал табаком трубку.

— Обыкновенный человек, — наконец веско изрек он. — Мы были знакомы еще с гимназии. С ним бывало забавно. Он, знаете ли, из числа книжных людей — все читал, изучал что-то, а как до дела коснись — ан и слабак.

— Что вы имеете в виду? До какого дела?

— Ну, в университете он молодец, экзамен там сдать, стихотворение в альбом написать… О литературе, опять же, любил порассуждать. Такие мысли иной раз завернет, думаешь: и как только в голове могло оформиться? А элементарные житейские проблемы ставили его в тупик.

— Например?

— Например, как-то вышло у нас пари по поводу зубровки: можно ли выпить штоф в один присест. Ну, я велел позвать первого попавшегося мужика с улицы, говорю ему: выпьешь залпом — получишь 10 рублей. Ну, он и выпил, конечно. А Николай свои полсотни проспорил. Вот я и сказал тогда Николя: «Не знаешь русского народа — не держи пари!»

— Любезнейший Владимир Павлович, — Шумилов заметил, что слух Соловко ласкали его имя и отчество, — а как у Николая обстояли дела с женщинами?

— Да примерно так же, как и с тем пари. Я ж вам сказал: коснись до дела — фьють!.. У нас у всех, я имею ввиду наш кружок, было уже не по одной интрижке — актерки, белошвейки, бонны, у кого-то даже гимназисточки, а Николя все робел. Да тут еще эта история с Царицей Тамарой, — Соловко прервал рассказ и начал старательно раскуривать трубку.

— Царицей Тамарой?

— Ну да, это мы в своем кружке так ее зовем. Вера Пожалостина. Первая красавица, замечу вам! Поначалу она принимала воздыхания Николая благосклонно, а потом… уж не знаю… может, другой кто появился, может, просто Николай надоел, но только она его отставила.

По комнате поплыл запах дорогого табака. Барственный студент забавлялся, выпуская дым то колечками, то струей. Попробовал, было, проделать это через нос, но внезапно поперхнулся и закашлялся: «Ах, крепок!»

— А он не пытался ее вернуть?

— Да были бредовые разговоры о химической составляющей любви. Я не особенно вникал, но помню, Иван Спешнев ерничал, мол, ты же не веришь во всякую чепуху о приворотных зельях? Мы тогда еще посмеялись…

— Скажите, а другие женщины у него были? Ну, может не вашего круга…

— Думаю, нет. Он вообще был со странностями. Мы раз в заведение завалились, ну, вы понимаете… к девицам, — Соловко плотоядно хихикнул. — А он и ехать не хотел, а как приехали, весь вечер в общей зале просидел, шампанским наливался, свои куплеты исполнял под гитару. Девицы хохотали, им-то что — шампанским поят, услуг никаких не требуют, еще и на гитаре поют.

— Какого рода куплеты?

— Непристойного содержания, разумеется. Какие еще можно петь в борделе? Секундочку, — молодой человек потянулся за гитарой, лежавшей на оттоманке, и ловко перебросил ее из руки в руку. — Сейчас постараюсь напеть: «Но без вина что жизнь улана? Душа его на дне стакана, и кто два раза в день не пьян, тот, извините! — не улан!»

— Вообще-то, это Лермонтов.

— В самом деле? Забавные такие стишки. Прознанский сказал, что сам сочинил. Обманул, значит, шельмец. А девицы там были так… ничего себе… — Взгляд молодого человека мечтательно скользнул в сторону.

— А, кстати, откуда такое прозвище — Царица Тамара?

— Да в роду у нее были грузинские князья, и сама она такая… черноокая.

— Скажите, Владимир Павлович, — Шумилов попытался придать голосу оттенок равнодушия и обыденности, будто речь идет о покупке фунта изюма, — а вам не приходилось слышать о некоей радикальной группе, которая изучает яды, создает их или что-то в этом роде? Знаете, сейчас ведь модно у известной части молодежи…

Шумилов не договорил и впился глазами в лицо Соловко. Его интересовала реакция на вопрос. Однако лицо сибаритствующего студента ничего ему не сказало, оно оставалось безмятежным и глупым. Соловко был поглощен своей трубкой, своими выхоленными руками и гитарой на коленях.

— Ну, знаете, это кухаркиным детям нечем себя занять, вот они и играют в группы да союзы. Значительности себе добирают. А у людей нашего круга, — он сделал особое ударение на слове «нашего», — даже и разговоров на эту тему никогда не бывает! — Он свысока посмотрел на Шумилова.

«Да ты, братец, сноб. Или же, напротив, отличный конспиратор», — подумал Алексей Иванович.

— Ну, отчего же вы так про кухаркиных детей. Среди радикалов немало дворян — те же Бакунин, Кропоткин.

— Это «дворянство» только по названию, Алексей Иванович. Провинциалы, лишь перед приездом в столицу снявшие треух и нацепившие котелок… Вот только головы не сменившие… Это, по-вашему, дворянство? Бывшие семинаристы, разночинцы, дети разночинцев… Мы вынуждены их терпеть в своих аудиториях и на общих лекциях, но мы с ними не мешаемся, уверяю вас. У них своя свадьба, у нас — своя.