Читать книгу "Теза с нашего двора - Александр Каневский"

Это был холодный душ, который сразу остудил и пристыдил. Несколько секунд все молчали.

— За какую же резолюцию голосовать? — растерянно спросила Гинзбург.

— Не надо резолюций. Надо просто пожелать бабе Мане семь футов под килем. Отговаривать мы её не будем — взрослый человек, сама знает, что делает. — Моряк повернулся к Мане, которая сидела в своей комнате у окна и, как из ложи, наблюдала за происходящим. — Счастливо вам доплыть до своей гавани и стать на якорь. А мы вас будем долго-долго помнить и грустить. Ведь наш двор без вас, как корабль без боцмана.

— Ай, бросьте! — махнула рукой растроганная баба Маня и расплакалась.

— Мы дадим ей положительную характеристику, но с отрицательным отношением, — подвела итог старуха Гинзбург, и все проголосовали за эту странную резолюцию.

А Тэза готовилась к отъезду: собирала справки, гладила одежду, добывала в магазинах картонные ящики от продуктов и паковала в них книги и посуду.

Баба Маня каждое утро, как на работу, ходила в ОВИР, крутилась там и, возвращаясь, сообщала дочери все новости, связанные с «отъездной» темой.

— Нужна ещё одна справка о том, что мы не брали напрокат телевизор.

— Я принесла такую справку.

— То про чёрно-белый, а теперь нужно про цветной.

— Но у нас в прокате еще нет цветных телевизоров, — удивлялась Тэза.

— Телевизоров нет, а справки есть. Надо получить.

Однажды она прибежала в страшной панике.

— Говорят, что они забирают ордена. Свой я им отдам только вместе с жизнью!

Баба Маня во время войны давала кровь для раненых, получила знак отличного донора, страшно им гордилась и называла его орденом.

Новый день — новое сообщение.

— В Чопе носильщики берут десять рублей за место.

— Сами понесём, — успокоила её Тэза.

— Нельзя! Таможенники принимают багаж только от носильщиков! А проводники и начальник поезда требуют пятьдесят рублей с каждого купе.

— А они за что?

— За то, что открывают в вагонах окна. В Чопе поезд мало стоит, в проходе давка — вещи выбрасывают через окна. Если их не откроют, не успеешь разгрузиться.

— Значит, возьмём поменьше вещей.

— А ценности вообще вывозить запрещено!

— Чего ты волнуешься? Твои ценности у тебя не отберут.

— А кораллы?

— Кораллы разрешено провозить.

— А!.. Я им не верю!

Её ценностями было бабушкино ожерелье из кораллов, ещё до войны завещанное Марине, и десятка два недорогих брошек, которые она собирала всю жизнь. Всё богатство хранилось в запертом ящике буфета, периодически проверялось и снова запиралось на два поворота ключом.

Тревожась, что это не пропустят, баба Маня приняла предупредительные меры: обшила кораллами подол своего выходного платья, воротничок, рукава и карманы. Брошки прикрепила в виде пуговиц, все, сверху донизу. Платье превратилось в кольчугу, и стало таким тяжёлым, что когда она его примерила, у неё подогнулись ноги.

Накануне отъезда Тэза устроила прощальный ужин.

Мебель уже вывезли, поэтому сидели на узлах и ящиках. На трёх сдвинутых чемоданах стояли еда и бутылки. Пили водку, закусывали форшмаком — фирменным блюдом бабы Мани.

Моряк принёс две банки чёрной икры.

— Там это товар.

Ванечка притащил в подарок отремонтированный им трансформатор:

— Неизвестно, какое там напряжение.

Броня шептала Тэзе:

— Если встретите Диму, передайте, что я живу, как барыня: убираю восемь подъездов, зарабатываю больше двухсот рублей. В домоуправлении меня повесили на Доску почета. Может, он вернётся?

Во время прощания обычно пьют за предстоящие встречи. А здесь встреч не предвиделось. Прощались навсегда, поэтому в основном молчали, как в комнате, где покойник.

Потом баба Маня вручила каждому на память часы из дедова наследства, торжественно объявляя название фирмы и стоимость.

К концу ужина Моряк сообщил:

— Мы тут недавно посовещались и приняли решение: Лёшину могилу берем под свой контроль, будем по очереди досматривать — помыть, подкрасить, цветочки посадить…

Тэза поднялась с рюмкой в руке.

— Спасибо вам за то, что вы хорошие люди… Спасибо за прожитую вместе жизнь… Спасибо… — Водка расплескалась. В горле стоял комок, который она никак не могла проглотить. Понимая её состояние, Моряк заторопился:

— А теперь споём! Все вместе!

Мэри Алая качнула бюстом и запела. Мусью Грабовский аккомпанировал ей на гитаре.

Эх, загулял, загулял, загулял

Парень молодой, молодой…

— В красной рубашоночке… — нестройно подхватили остальные.

Броня плакала.

Утром прибыл заказанный автофургон. Началась погрузка. Мужчины выносили тяжёлые вещи, женщины — те, что полегче. Баба Маня вытащила перетянутый верёвками тюк, из которого сочились перья.

— Я хочу умереть на своей подушке.

Только Тэза сидела на скамейке под своим окном, далёкая и безучастная, будто всё это происходило не здесь и не с ней.

Шофёр посигналил, давая понять, что погрузка закончилась.

— Посидим перед отплытием, — предложил Моряк.

Все присели, кто на скамейку, кто на ступеньки парадного, кто просто на корточки. Несколько секунд прощально молчали.

Снова посигналил шофёр. Тэза продолжала сидеть без движения.

Моряк подошёл и положил ей на плечо свою квадратную ладонь.

— Вас никто не осудит: живые тянутся к живым.

— Мёртвые сильней живых, — тихо произнесла Тэза.

Призывно сигналил шофёр.

Глядя сквозь открытое окно на разорённую квартиру. Броня растерянно произнесла:

— Ведь вас уже выписали.

Баба Маня продолжала сидеть, обнимая свою любимую подушку.

— А вы что скажете? — обратился к ней один из братьев Кастропуло.

И она произнесла в ответ одну-единственную фразу, которую выучила за все эти месяцы:

— Май нейм из Маня.

ПРОЛОГ ВТОРОЙ ЧАСТИ

Прошли годы. Пришла перестройка. Заколебалась почва под ногами, повалились идолы с пьедесталов, невероятное стало возможным, а возможное — невероятным.