Читать книгу "Песни над облаками - Розмари Полок"

— Да… Он… моя сестра… Я… Мы знаем друг друга.

— Довольно хорошо, я полагаю?

Прекрасные глаза смотрели пристально. Огромное множество людей во всем мире были бы рады возможности рассмотреть Анну Ланди так близко, но в данный момент такое преимущество не прельстило Канди.

— Да, довольно хорошо.

— Он очень… интересный мужчина. — Графиня повернула изящную головку, чтобы бросить еще один взгляд на своего сына и Джона Райленда, ведущих какой-то разговор в другом конце комнаты.

И только тогда Канди по-настоящему увидела потрясающую красоту этой женщины. Казалось, ей слегка за тридцать… Хотя, учитывая сына такого возраста, должно быть, по крайней мере, лет на пятнадцать больше. Кожа идеальная, кремового оттенка, что слишком заметно, чтобы быть просто результатом искусного макияжа. Ни вокруг огромных глаз, ни вокруг прекрасной формы рта не видно ни одной морщинки. Густые черные волосы уложены на макушке в тяжелую изящную мерцающую спираль, и, как заметила Канди, даже руки у нее белые и гибкие, с невероятно гладкой кожей. Коралловые заостренные ногти эффектно контрастировали с бледностью тонких длинных пальцев.

Графиня заговорила вновь, временно отвлекаясь от мужчин.

— Вам понравился Рим? — Она откинулась назад на груду подушек. Полузакрытые и такие же непостижимые, как у кошки, глаза внимательно, из-под черных ресниц, изучали англичанку. — Как вы думаете, жить здесь приятно?

— О да, очень приятно. Но я не думаю, что проживу здесь долго.

— Почему нет? Музыка, возможно, задержит вас здесь дольше, чем вы ожидаете, после того, как синьор Галлео закончит ваше обучение. В Риме много возможностей для молодых певиц, и вы сглупите, если откажетесь от них. Скажите мне, пение — это ваша жизнь?

Удивленная внезапностью и прямотой вопроса, Канди вначале заколебалась, но затем к ней вернулась решимость утра, и, когда ее взгляд остановился на Джоне Райленде, она горячо ответила:

— Да! Пение для меня — все, абсолютно все.

Графиня еще мгновение внимательно смотрела на нее, слегка улыбаясь и почти незаметно пожимая плечами.

— В молодости, — загадочно заметила она, — иногда появляются странные идеи. — Затем неожиданно быстрым движением забрала из рук девушки полупустой стакан воды и поставила его на ближайший столик. — Для вас будет лучше выпить что-нибудь более крепкое, — заявила графиня. — Микеле, дай мисс Уэллс бокал шерри!

Нехотя, но не имея желания спорить, Канди приняла шерри, и, когда сделала первый глоток, хозяйка наклонилась вперед и почти любовно похлопала ее по руке:

— Сегодня вечером у меня небольшая вечеринка, и, конечно, вы остаетесь!

— О, но я не могу! — запротестовала Канди в полном ужасе. — Я имею в виду… вы меня совсем не знаете. Я буду только помехой.

— Какая чушь! Для этого Микеле вас и привез. Вы актриса, а я люблю всех артистов. Пожалуйста, синьорина, я буду очень несчастной, если вы не останетесь.

Интересно, подумала Канди, Джон Райленд тоже останется? Душевные силы почти покинули ее. Но затем на выручку пришла гордость, и девушка улыбнулась:

— Спасибо, графиня, я с удовольствием останусь.

Вскоре после этого хозяйка оставила ее, пересекла комнату и, привалившись к массивному мраморному камину, принялась слушать Джона Райленда. Судя по всему, ей доставляло удовольствие внимать высокому темноволосому красавцу-англичанину. Наблюдая за ними, Канди начала медленно понимать, что между ними что-то гораздо большее, чем просто интерес. Джон редко отводил взгляд от прекрасного лица графини, и даже на расстоянии Канди могла видеть, как глаза итальянки ярко сияли каждый раз, когда она смотрела на него.

Канди вновь глотнула шерри и закашлялась. Так вот значит что! Джон уехал в Рим и здесь встретил графиню ди Лукка… Нет, скорее он думает о ней как об Анне Ланди… И в результате этой встречи вся его жизнь изменилась. Глядя теперь на него так спокойно и объективно, как никогда прежде, Канди совершенно ясно увидела, что для Джона мать Микеле ди Лукка стала центром вселенной.

Через несколько минут к Канди подошел Микеле и предпринял довольно неуклюжую попытку ее разговорить. Но карие глаза графа пристально и отрешенно смотрели поверх ее головы в никуда.

Примерно в половине седьмого его мать вызвала служанку, и та быстро проводила девушку в одну из огромных гостевых спален и оставила там одну, чтобы она могла привести себя в порядок. Вопреки настоятельным заверениям хозяйки об отсутствии церемоний, Канди очень хотелось иметь возможность переодеться, причем, соответственно случаю, хорошо бы в вечернее платье. Но поскольку это было нереально, она решила, что светлое шерстяное платье, в котором выехала утром, тоже подойдет. Платье было красивое, голубое, с широким белым поясом, с прилегающим верхом и немного расклешенной юбкой. Оно прекрасно подчеркивало фигуру и так хорошо ей шло, что она не могла бы выглядеть более очаровательно, даже если бы оделась для этого вечера у известного кутюрье. Правда, сама Канди не догадывалась, что она потрясающе выглядит, ей было все равно. Надо просто умыться в ванной комнате, сообразила она, а потом посмотрим, что можно сделать с лицом и волосами.

Комната, где ее оставили, оказалась произведением искусства. Главной ее примечательностью была позолоченная, невероятно красивая французская кровать с покрывалом из тяжелого белого шелка. На окнах висели длинные портьеры из золотой парчи, на медового оттенка половицах, застеленных пушистым ковром из густого белого меха, стояли кресла, обитые белым бархатом и заваленные золотыми парчовыми подушками. Массивный антикварный французский туалетный столик был заставлен всевозможными бутылочками и баночками с серебряными крышечками, тут же лежали щетки и расчески с серебряными ручками.

Канди робко подняла одну из великолепных щеток, но быстро положила обратно, как будто та грозила ее укусить. Открыв сумочку, она вытащила свою расческу, расчесала волосы, чего делать было совершенно необязательно, припудрила нос и провела помадой по печально поникшему рту. Затем собрала сумку и покинула комнату, закрыв за собою дверь.

В коридоре Канди в нерешительности остановилась, не зная, куда идти. Но вскоре вспомнила, каким путем ее вела служанка, и вернулась к изгибу изящной лестницы. Там, однако, вновь остановилась: внизу, как раз под ней, в гулком холле разговаривали двое. Канди почему-то мгновенно почувствовала, что их разговор не предназначен для чужих ушей.

— Марко…

Это был голос графини, хриплый, с настойчивой мольбой. Она говорила на итальянском быстро и взволнованно, делая, очевидно, усилия, чтобы быть убедительной. Канди нерешительно глянула через перила позолоченной металлической балюстрады и увидела темную головку актрисы, мерцающую, как полированное черное дерево в свете канделябров. Анна переоделась в золотой костюм из ламе[17], который явно был сшит в одном из самых шикарных римских домов моды; ее тонкие руки, когда она выразительно жестикулировала, вспыхивали темно-зеленым огнем изумрудов.