Читать книгу "Формула уничтожения - Александр Зеленский"

Самойлович тут же переключился на оказание помощи больным, на время позабыв о Ягельском. А тот с профессиональным интересом наблюдал за тем, как молодой лекарь уже в следующей палате проводил обтирание ледяной водой тела совсем еще юной девушки, скорее даже девочки, которой на вид не было и пятнадцати лет. Видно было, что эта процедура помогала облегчить состояние страдалицы, сбивая высокую температуру. В конце процедуры доктор завернул худенькое тело девочки-подростка в простыню, пропитанную все тем же уксусом.

У другой больной — женщины лет тридцати с длинными русыми волосами — он исследовал пульс, прикасаясь к ее запястью своими пальцами. Потом горестно покачал головой, проговорив понятное только одному Ягельскому слово по-латыни: «Pessime!», — что означало «безнадежно».

Когда врачи вновь вышли в коридор, Константин Осипович спросил:

— А что это вы, батенька, так рискуете? Ведь положено у таких больных пульс проверять через посредство табачного листа. А вы что же?

— Э, Константин Осипович! Где же столько табачных листьев набрать? У меня тут сейчас почти двести больных — это же никакого табаку не напасешься!

— Куда дальше поведете? — осведомился Ягельский. — Чем будете заниматься?

— Сейчас иду в малую хирургическую. Хочу начать вскрытие бубонов… Вам-то на это смотреть ни к чему. Вы с этой операцией хорошо знакомы.

— Конечно.

— Вот и я об том. Лучше я вам дам сопровождающего из подлекарей. Он вас проводит по всем нашим подсобным помещениям. Не возражаете?

— Поступайте, как считаете нужным, — ответил Ягельский, нисколько не обидевшись на невнимание к собственной персоне со стороны Самойловича и понимая, что у того было тысяча дел и без него.

— Вот, познакомьтесь с Серафимом Сухониным, — сказал Самойлович. — Хороший подлекарь, умелый, все на лету хватает.

— Вы уж скажете, — застеснялся совсем еще юный медик, подошедший к доктору с каким-то вопросом, и на его щеках тут же выступил густой румянец.

— Правду говорить не зазорно, — заметил Данила Самойлович. — Покажешь господину доктору наше хозяйство.

— Будет исполнено, — согласно кивнул юноша.

— А я вот еще о чем попрошу вас, уважаемый Константин Осипович, — вновь повернулся к Ягельскому Самойлович. — У меня помощников нехватка. Было пятнадцать подлекарей — все заразились, только троих из них и удалось спасти. Вот Сухонин последний, кто еще на ногах. Нужны подлекари, и лучше бы из тех, кто уже переболел этой заразой.

— Ну и задачку вы поставили, — покачал головой Ягельский. — Будем думать…

— Ладно, — заспешил Самойлович. — Осматривайтесь тут дальше, а мне надо в хирургическую.

Доктор Ягельский вместе с Серафимом Сухониным обошел подсобные помещения больницы. Осмотрел все. Под конец спросил у подлекаря:

— А что вы с трупами делаете?

— Хороним на монастырском кладбище. Заворачиваем в простыни, пропитанные уксусом, и хороним в глубоких могилах. Гробов вот только не хватает. А поначалу сжигали. Но доктор Данила… Простите! Это мы так нашего доктора называем. Доктор Самойлович распорядился хоронить в земле. Но опять же никаких похоронных церемоний соблюдать не дозволяет…

— Это правильно, — проговорил Ягельский. — Постой, постой!

Неожиданно для себя Константин Осипович увидел, как бородатые санитары вытаскивали из палаты, мимо которой они с подлекарем проходили, труп молодого мужчины. Присмотревшись, Ягельский с трудом опознал в умершем своего знакомца поручика Никиту Дутова, которому совсем недавно помогал расследовать смертные случаи на Большом суконном дворе.

— Значит, и ты не уберегся, братец… — потрясенно прошептал Ягельский.

Он видел много на своем веку, как-то притерпелся к безраздельной власти и всесилию смерти, но эта кончина почему-то показалась ему особенно странной и нелепой. Еще каких-нибудь два месяца назад человек ходил, смеялся, любил, радовался жизни, надеялся на блестящую карьеру, и все ему благоприятствовало. Но вот пришла она, черная смерть, и на всех надеждах и чаяниях блестящего красавчика офицера был поставлен жирный крест. И что останется от этого человека в вечности? Только память. А может быть, и памяти не останется…

* * *

Данила Самойлович ощущал полное и фатальное бессилие. Стоя у постели очередного пациента, чью жизнь унесло моровое поветрие, он думал о роке. Еще час назад этот человек — молодой мужчина — с верой смотрел на лекаря, шепча потрескавшимися губами: «Мне бы еще пожить ради семьи, маленьких детей… Хотя бы еще год, а там… Эхма!»

Но этому человеку не было отпущено ни года, ни месяца, ни даже дня. Через несколько минут он впал в беспамятство, а затем и вовсе перестал дышать.

«Еще один смертельный исход, — подумалось Самойловичу, — и череде их не видно ни конца ни края. Может быть, правы те люди, которые считают моровую язву Божьим наказанием, ниспосланным на человечество за его греховные деяния?..»

Почувствовав нестерпимую усталость, доктор накрыл мертвое тело простыней и, выйдя из палаты, направился в свой кабинет — маленькую келью в самом конце длинного коридора с высоким сводом потолка.

В кабинете было довольно прохладно из-за открытого настежь маленького оконца, выходившего во двор.

«Конец мая, а еще ни единого теплого денечка Бог не дал, — подумал Самойлович, тяжело опускаясь на простую деревянную скамью у стола. — Надо бы прикрыть форточку, а то просквозит», — снова подумалось доктору, но сил подняться уже не осталось.

Сидя с закрытыми глазами, Самойлович мысленно снова и снова возвращался к бесчисленным спорам, которые вел с коллегами еще в Санкт-Петербурге. Проблемой морового поветрия Данила Самойлович заинтересовался давно, еще в те времена, когда босоногим отроком бегал в родном сельце Яновка, что в четырнадцати верстах от славного города Чернигова. Тогда он впервые увидел умершего запорожского казака в поросшей лесом лощине за селом. Его тело долго пролежало среди вековых дубов, пока кто-то его не похоронил.

Сам же Данила так перепугался вида страшной смерти, что убежал домой и, глотая слезы, ставшие комом в горле, рассказал отцу — сельскому священнику — о виденном. Отец, со страхом глядя на сына, спросил:

— Ты близко не подходил к нему?

— Нет, — ответил Данила и с немым вопросом уставился на отца.

— Правильно сделал, сынку! Это страшная болезнь убила нечестивца. Ее насылает Господь на голову великих грешников. Наверное, тот казак совершил много грехов в своей жизни…

Однако отец не успокоился и, растопив баньку среди бела дня, заставил Данилу как следует вымыться, а всю его одежду сжег в печке.

И все же самое большое количество смертей от морового поветрия Самойлович повидал в действующей армии, во время войны с турками. Сотни умерших с обеих враждующих сторон. От «черной смерти» солдат умирало ничуть не меньше, чем от ран, полученных в сражениях.